Михайловская дева - стр. 42
– В гости его позвал, как порядочного. Тьфу! – Грабов сплюнул себе под ноги. – Ну, ничего, завтра я с тобой сполна поквитаюсь. Поживешь кастратом – будешь знать, как с чужими женами греховодничать. А еще сочинитель!
– Послушайте, Иван Петрович, ну вы же образованный человек! Откуда такие языческие замашки? Я готов просить у вас прощения, если вы не желаете дуэли. Я виноват перед вами, честное слово! Но разве вам станет легче, ежели вы меня изувечите?
– А вот представь, что станет… Намного легче. И, кстати, давно хотел тебе сказать, что стишки ты пишешь паршивенькие. Бесталанные стишата. Такие стишата даже для местной газетенки не годятся!
– Пускай я скверный сочинитель. Но увечить-то меня все же… слишком! Ну, вас же осудят на каторгу за подобное деяние.
– Кто тебе сказал? Чем ты докажешь, что сие у меня произошло? А? Да тебя здесь никто не видел. Свидетелей-то нет. А слуги мои – могила. Я бы убил тебя, каналья. Но больно мне сладка иная месть! Хочу поглядеть на тебя спустя год – как в скопцах тебе житься будет. Я и в юные лета знал, сколько премилых барышень ты обесчестил. Знал, да помалкивал. Но теперь сам бог тебя в мои руки привел. Да и я сам уже не тот безусый Грабов, каким был в юности. Злости – то за эти годы подкопил. Так что, будь спокоен.
– Да, подождите же вы…
Но его уже не слушали.
Владимира бросили в какую-то крепко-срубленную постройку, наполовину вкопанную в землю. И закрыли за ним засов. В темноте он запнулся и упал на пол, едва припорошенный сеном. Тут же располагались какие-то бочки, ящики и другая хозяйственная утварь. Противно пахло гнилой картошкой и тухлой капустой. Вокруг стояла кромешная тьма. По сапогу что-то шоркнуло, в темноте раздался писк. Из угла загорелось с десяток красных глаз.
«Черт! Это же крысы! Как я ненавижу крыс! Идиот, как я умудрился вляпаться в такую паршивую историю? А если они и вправду меня того? – не смотря на сырость и холод, спина вмиг взмокла. – Никто же не видел меня здесь. Свидетелей нет. Этот кадавр, на коротких ножках, может даже меня убить. Никто и искать-то не станет. Как мне выбраться отсюда? Мне нужна дверь… Черт! Не дверь, а рама этой картины. Через нее я влез сюда. Она на холме, выше луга с беседкой. Как я мог про нее забыть? Завтра надобно изловчиться и попытаться сбежать. И домой, к Виктору! Лучше туда, чем к скопцу с секирой».
Махнев на ощупь попытался обследовать стены и дверь. Дверь была очень толстой и крепко лаженной, на мощных металлических петлях. Плечо уперлось в створ. Но все было бесполезно. Владимир попинал дверь сапогом, но она даже не шелохнулась.
«Добротные двери в твоем хозяйстве, господин Грабов, – с горечью констатировал Владимир. – Добро замуровали, ироды…»
Он шугнул крыс и присел прямо на пол. Голова склонилась к деревянным ящикам. От всего пережитого Владимир и сам не заметил, как задремал.
Проснулся он от того, что услышал скрежет открывающегося замка. Сердце упало в пятки. Неужели уже утро и казнь?
Яркий луч света ударил из щели. А вместе со светом в чулан ворвался свежий утренний воздух.
В проеме мелькнул до боли знакомый образ.
– Лена! Леночка… Ты? Они хотят меня… изувечить.
– Я знаю! – горячо зашептала она.
– Ты как здесь?
– Я своровала ключи у мужа и бегом к тебе.
Она прятала от него подбитый глаз. На голове у Елены Николаевны был надет платок с кистями. Лицо казалось бледным и испуганным. Она вся сникла и пригорюнилась.