Мерцающая аритмия - стр. 14
По обыкновению своему Лютиков замолк и ушел в себя. Я минут пять ждал, а потом не выдержал и спросил:
– Ну и что, что?
– А? – он словно вынырнул из океанских глубин и походил на диковинную рыбу: выпучив глаза, уставился на меня.
– Ты говорил, что если бы мы были зрячими, то вид жизни стал бы для нас невыносим.
– Думаю, что это так, но доказать этого не могу. К сожалению, самое главное, самое важное для человека, недоказуемо! И потому не доказуемо, что там, в глубине смыслов, не за что уцепиться и не от чего оттолкнуться! Там – вера! И ничего, кроме веры!
– Веры в то, что мы слепые!
– Кабы эта вера была, а то ведь и веры-то цельной нет, а всё обрывками, урывками да толкованиями разными, зачастую бессмысленными. Ладно, оставим эту «скользкую тему». Её ведь в разуме, как обмылок в руках, не удержишь: выскальзывает, а если хочешь – ускользает от рассудочного постижения.
Был в его жизни период, аккурат в горбачевскую перестройку, когда Лютикова усиленно вербовали в «партию», но он благополучно пережил и этот искус, хотя тогда жена очень соблазнилась перспективой получить взамен двухкомнатной трехкомнатную. Это потом, после смерти жены, Генка продал приватизированную квартиру и купил себе поменьше, однокомнатную, а тогда он посмеивался над супругой: «Пусть сначала дадут, а потом в партию забирают».
Я к этому времени хорошо узнал Лютикова и думаю, что в этой партии ему недолго пришлось бы состоять. Он сам по себе был совершенно отдельная партия, название которой трудно придумать, хотя больше всего подходит определение «Партия свободно мыслящих людей». Однако как создать партию, в которой бы всяк по своему «свободно» мыслил – ума не приложу.
Так вот, знал я Лютикова и совершенно иного, в ярости. Однажды в силу своей профессии я присутствовал на одном «совещании с народом» высокопоставленного лица из правительства. Нужно ли говорить о том всеобщем раболепии, которое окружало это «лицо»?
(Поставил вопросительный знак и тут же вспомнил Лютикова, цитирующего Монтеня: «Власти, самой по себе, свойственно возвышать человека в наших глазах и на что раньше мы не стали бы смотреть из-за стеснения быть оскорбленными одним только его видом, но волею судьбы, мы его превозносим как величайшего человека». (Это беда какая-то со мной творится: все время слышу его голос. Он постоянно врывается в мое повествование и разрывает на части весь «план» рассказа).
Речь тогда шла о реструктуризации угольной отросли. Генка Лютиков сидел в зале, представляя «рабочие массы» и их интересы. Его, как и многих в начале девяностых годов, захватило политическое безумие, и частенько появлялся он в самобытной и довольно оригинальной организации под названием «Городской рабочий комитет».
Высокопоставленное лицо вышло на трибуну «ДК им Толстого» и стало объяснять «прелесть» реструктуризации для граждан города. «Пел» он славно и плавно, завораживающе «пел», почти всех усыпил и убаюкал. Отцы города так просто млели от его слов. И тут в усиленную динамиками речь, врывается зычный, натуральный голос, слегка шепелявящий.
– Перестаньте молоть чепуху! Вы хоть понимаете, о чем говорите?
Все замерли и обернулись. Лютиков говорил и медленно приближался к трибуне. Весь зал напрягся, как струна, готовая лопнуть и выплеснуть в своем разрыве такую стихию звуков, которая либо сметет с лица земного Лютикова, либо весь этот побледневший и растерянный президиум.