Мартовские дни 1917 года - стр. 60
Нам придется ниже вернуться к «приказу № 1» и давать его оценку по существу в связи с правительственными попытками реформировать уклад армии. Сейчас более интересна для нас формальная сторона вопроса. Между советскими мемуаристами получилось существенное расхождение в определении пути официального прохождения по инстанциям приказа. Суханов, как и Стеклов, утверждает, что Исп. Ком. познакомился с подлинным содержанием злополучного документа только на другой день из текста, напечатанного в «Известиях». По-иному излагает, как непосредственный свидетель, Шляпников. Он подчеркивает, что члены Исп. Ком. не вмешивались в техническую работу редакционной комиссии, но по окончании работы текст был оглашен Соколовым в Исп. Ком. Ни одного принципиального возражения не было представлено, и «той же группе товарищей» было предложено провести «приказ» на собрании Совета, еще не разошедшегося, хотя время было «под вечер». Текст был заслушан. «Солдаты были вне себя от восторга…» Если даже допустить, что память мемуариста точно и объективно воспроизвела обстановку формального принятия «приказа № 1», все же довольно ясно, что текст был принят в порядке простой митинговой резолюции и не подвергся предварительному рассмотрению по существу в исполнительном органе Совета. Этот роковой в некоторых отношениях документ истории революции прошел фуксом, как и многие другие ответственные решения в те дни. Творцы его, загипнотизированные текущей столичной действительностью, едва ли серьезно задумывались о завтрашнем дне. Верно в этом отношении определил суть дела ген. Алексеев на московском августовском государственном совещании, он сказал: «Говорят, что этот акт отвечал моменту. Может быть. Но отвечал ли он миллионам моментов будущего, через которые должна пройти наша родина? Беспристрастная история в очень скором времени укажет место и этому акту: явился ли этот акт актом государственного недоразумения или актом государственного преступления…»
Остается открытым, быть может, самый важный вопрос – по чьей инициативе советской резолюции была придана внешняя форма «приказа», ведь именно это, создав прецедент, оказалось чревато своими последствиями. В воспоминаниях Энгельгардта имеется чрезвычайно интересное пояснение, фактическая сторона которого могла бы быть заподозрена в силу очевидных неточностей, если бы в архивных документах Временного Комитета не сохранилась аналогичная тогдашняя запись б. председателя военной комиссии. Сообщив о своем объявлении, грозившем расстрелами офицерам за контрреволюционные деяния, Энгельгардт продолжает: «Заседание Врем. Ком. продолжалось (дело было “поздно вечером”), когда доложили, что явилась депутация от воинских частей петроградского гарнизона. Действительно, собралось человек 20—25 солдат, из коих некоторые предъявили удостоверение в том, что они выбраны представителями своих полков95. Они единодушно заявили, что солдаты утратили доверие к офицерам, которые с первых минут революции покинули их и заняли неопределенную выжидательную позицию. Ввиду этого пославшие их части требуют издания правил об избрании офицеров, предоставления солдатам контроля над всеми хозяйственно-операционными частями и установления новых взаимоотношений между начальниками и нижними чинами