Мартовские дни 1917 года - стр. 53

. Сколько среди этого неизвестного количества убитых погибло от шальной «революционной» пули в дни бессмысленной уличной перестрелки, носившей или демонстративный характер, или вызванной паникой, неумением обращаться с оружием, а нередко служившей забавой подростков? Мы этого никогда не узнаем. Шкловский, непосредственный участник революционных действий, убежден, что большинство погибших надо отнести к числу случайных жертв. Конечно, восприятия современников были крайне субъективны, – напр., ген. Селиванов на фронте заносил в дневник со слов письма от «Тамуси»: «В газетах не было ^>1/_>8 того, что было на деле. Ужасно! Вот вам и свобода печати и слова».

Поскольку мы можем признать относительную ценность приведенной статистики, постольку приходится заключить, что она опровергает граничащие с инсинуацией суждения мемуаристов, пытающихся подчас сознательно каким-то кровавым туманом окутать первые дни февральской революции. Как ни далека была от уличной жизни придворная дама Нарышкина, все же она не могла бы написать в свой дневник 28-го: на улицах полный порядок, нигде ни малейшего насилия. Не только люди в «офицерской форме», но и люди в ненавистном массе полицейском мундире не подвергались на улицах Петербурга жестокой расправе в дни «солдатского бунта». Когда бывший член Гос. Думы Бородин (к. д.) в день десятилетия революции вспоминал в нью-йоркском «Нов. Русск. Слове», как «полицейских беспощадно убивали в участках и на улице», его память, быть может, и бессознательно воспроизводила под напором последующих переживаний нечто такое, что было очень далеко от действительности, – слишком разительна была та цифра – 70, которую давала «статистика». Наблюдавшие уличную толпу реально отмечают нам «озлобленность» против полицейских в моменты, когда обнаруживалась стрельба с крыш из пулеметов (воображаемых), или когда ловили переряженных «фараонов». На этих расправах особо останавливается в своих воспоминаниях бар. Врангель (отец); ряженые городовые, – по его словам, – становились «гипнозом, форменным сумасшествием» толпы, их ловили и убивали, принимая подчас бедного трубочиста с метлой за коварного и хитроумного фараона. Но, – должен отметить мемуарист, – очень скоро интерес к городовым пропал.

В Петербурге, где происходили уличные столкновения, неизбежно эксцессов было больше, нежели там, где переворот по инерции совершался в мирном порядке и в силу этого носил характер переворота действительно бескровного. Таков, однако, был характер революции почти по всей России, и он определяет собой общее настроение в гораздо большей степени, чем отдельные, всегда возможные эксцессы; как передавал корреспондент «Русск. Вед.», в Киеве говорили, что в революционные дни в городе погиб всего один человек, да и тот из меди (памятник Столыпину) 83. Убийства офицеров в Петербурге были единичными случаями. Этот факт тогда же отметил французский генерал Лавери в донесении шефу своей военной миссии в Ставке ген. Женену (донесение 28-го, помеченное 1^>1/_>2 час. дня). Черным пятном на революции остаются происшедшие в специфической обстановке трагические события в Кронштадте и Гельсингфорсе: по официальным приблизительным данным в Кронштадте погибло около 60 офицеров, в Гельсингфорсе – 39 (этих событий мы еще коснемся в другом контексте).