Мангазея - стр. 37
Афанасий с Тимофеем подсели к костру с подветренной стороны, куда ветерком тянуло легкий дымок, как, впрочем, это сделали и все казаки.
– Дюже, однако, гнус дым не уважает, – заметил костровой. – Хоть, конечно, и нам самим не очень-то сладко по причине его едкости для глаз. Но зато без энтой осточертевшей мошкары, будь она неладна. Благодать!.. Дайте-ка я, мужики, еще лапника подкину в костер-то маненько. Вы-то не против того будете?
– Давай, давай, Ипполит, подбрасывай лапник, а то ведь и начальство как раз возвернулось.
Подброшенный в костер лапник густо задымил, разъедая глаза.
– Потерпи, Савельич, маненько, а затем пообвыкнешь, – заботливо посоветовал опытный Ипполит. – Зато вокруг никакой нечисти виться не будет. Красота, да и только!..
– Да уж, намахались мы с Тимофеем ветками, отгоняя от себя гнус, будь он неладен! – рассмеялся Афанасий.
– Это уж точно! – подтвердил проводник.
– И что же там, Савельич, вокруг-то деется? – полюбопытствовал казак, бывший по возрасту старше остальных.
– Да ничего особенного, Игнат. Тундра как тундра… Вот только в версте отсюда обнаружили старое стойбище самоедов, у которого осталось шесть груженных тюками нарт.
Ябко, толмач, сразу же насторожился.
– И что, людей вокруг никого? – удивленно спросил один из казаков.
– Ни души, Поликарп!
– Вот чудеса-то…
– И что же, никто их так и не тронет? – недоверчиво спросил другой.
– Нет, конечно, Степан, – заверил того Афанасий и повернулся к толмачу: – Объясни им, Ябко.
Теперь уже все дружно повернулись к тому.
– Так делают все тундровые ненцы, которых ваш начальник правильно назвал самоедами. К лету они перегоняют стада олешек поближе к Студеному морю, где ягель погуще да и понежнее будет, а все ненужные зимние вещи оставляют на грузовых нартах у старого стойбища. Когда же к зиме они возвращаются назад, то забирают эти нарты с вещами и ставят новое стойбище, но подальше от старого, где ягель еще не вытоптан олешками, – объяснил тот и выжидательно посмотрел на Афанасия, как бы спрашивая: все ли правильно сказал?
Тот утверждающе кивнул головой, и лицо толмача расплылось благодарной улыбкой.
– Вот дела… Это, мужики, не то, что у нас, понимаешь, на Руси. Коли что оставишь даже на самое недолгое время, то потом ищи-свищи…
– А ты как думал, Серафим? Правда, и людишек-то здесь будет поменее, чем у нас.
Казаки согласно закивали головами.
– А вот скажи-ка мне, Ябко, откуда это у твоих соплеменников набралось столько зимних вещей, что хватило на целых шесть нарт, да еще к тому же и грузовых?
Тот непонимающе посмотрел на него:
– Так ведь только одних олешковых шкур, которыми зимой покрывают чумы в два слоя, сколько будет.
Казаки рассмеялись.
– Ну что, утешил свое любопытство, Емельянушка? – усмехнулся Поликарп.
– Да ну вас… – обиженно махнул тот рукой. – Как будто бы вы все знали, что чумы зимой покрываются шкурами в два слоя…
– А где это ты, Ябко, научился так хорошо говорить-то по-нашему? – поинтересовался Игнат.
– В съезжей избе, при которой я и нахожусь уже несколько лет, – с готовностью пояснил тот. – И когда русские отправляются по стойбищам собирать ясак, то меня приставляют к ним толмачом.
– Стало быть, ты должен непременно знать Макара, писца съезжей избы? – спросил Афанасий.
– А как же, начальник! – воскликнул Ябко так, как будто был убежден в том, что все без исключения люди, проживающие в Мангазее хотя бы даже временно, непременно должны были бы знать этого человека. – Очень хороший человек! Ведь он-то как раз и учил меня говорить по-русски.