Маленький, большой, или Парламент фейри - стр. 22

– Клауд, – проговорила она, – насчет сбора ягод я советовалась с тобой в самый что ни на есть распоследний раз.

– Мы с мистером Барнаблом, – бодро откликнулась Клауд, – беседовали о религии.

– Клауд, – мрачно продолжала миссис Дринкуотер, почесывая лодыжку ноги, обутой в кеды без шнурков с вылезшим наружу большим пальцем. – Клауд, меня сбили с дороги.

– Но корзинка у тебя полным-полнешенька.

– Меня сбили с дороги. А корзинку, черт ее подери, я набрала за первые же десять минут.

– Ну вот видишь.

– Однако ты не сказала, что меня собьют с дороги.

– А я об этом и не спрашивала.

Обе замолчали. Клауд курила, миссис Дринкуотер задумчиво чесала лодыжку. Смоки ничуть не задело, что миссис Дринкуотер с ним не поздоровалась: он этого даже не заметил, как следствие своей безличности; времени ему хватило для того, чтобы поразмыслить не без удивления, почему Клауд не сказала: «А ты об этом и не спрашивала».

– Что до религии, – заметила миссис Дринкуотер, – то лучше узнать у Оберона.

– Посмотрим. Он неверующий. – Обращаясь к Смоки, Клауд добавила: – Это мой старший брат.

– Он только об этом и думает, – сказала миссис Дринкуотер.

– Да, – задумчиво повторила Клауд, – да. В этом-то и вся штука.

– А вы религиозны? – спросила у Смоки миссис Дринкуотер.

– Нет, – ответила за него Клауд. – Конечно, был еще и Август.

– В детстве я не получил религиозного воспитания, – сказал Смоки с усмешкой. – Был политеистом, вроде того.

– Как-как? – переспросила миссис Дринкуотер.

– Пантеон. Я ведь получил классическое образование.

– Вам придется с чего-то начать, – отозвалась миссис Дринкуотер, выбирая из корзинки с ягодами листики и мелких жучков. – Это будет почти что последнее неприятное задание. Завтра наконец-то Иванов день.

– Мой брат Август, дедушка Элис, – заметила Клауд, – вероятно, был религиозен. Но он отбыл. В неведомые края.

– Миссионером? – поинтересовался Смоки.

– Что ж, может быть, и так, – протянула Клауд. Вновь создалось впечатление, что эта мысль поразила ее новизной. – Да-да, очень возможно.

– Наверное, они уже оделись, – сказала миссис Дринкуотер. – Давайте-ка пойдем в дом.

Входная дверь-ширма была большой и старой, и, когда Смоки потянул за фарфоровую ручку, ржавая пружина заскрипела; сверху дверь местами была проедена насквозь и походила на стены летней беседки, а нижняя ее часть за годы сделалась выпуклой от бессчетных пинков детей, которым не терпелось выскочить наружу. Смоки перешагнул через порог и оказался в доме.

Просторный, сиявший чистотой вестибюль хранил прохладный запах ночного воздуха, зимнего огня в камине, пакетиков с сушеной лавандой в платяных шкафах с медными ручками – и чего еще? Запахи пчелиного воска, солнечного света, чередования времен года, июньского дня ворвались внутрь, когда дверь, простонав, с шумом задвинулась за спиной Смоки. Полукруглая винтовая лестница с крутым изгибом вела наверх. На площадке, в луче солнца, проникавшего в дом через стрельчатое окно, стояла босиком его невеста, в джинсах с множеством заплаток. Из-за ее плеча выглядывала Софи: она стала на год старше, но все еще не сравнялась ростом с сестрой. Софи надела тонкое белое платье, пальцы украсила кольцами.

– Привет, – сказала Дейли Элис.

– Привет, – отозвался Смоки.

– Проводи Смоки наверх, – сказала миссис Дринкуотер. – Ему отведена воображаемая спальня. И я уверена, что он не прочь умыться.