Мальчики, которые обижают, девочки, которые прощают - стр. 24

– А ведь я всю жизнь мечтал тебя спасти.

– Ты спас. Просто я не умею быть спасённой. Я всё ещё живу, будто меня надо прятать, а не спасать.

Мы сидели рядом. Два человека, которых никто не научил быть свободными. Только выживать. И я понял, что мы оба – как сломанный замок. Не закрываемся, когда надо. Не открываемся, когда важно.

Я посмотрел ей в глаза.

– А я всё равно уйду. Скоро. Только не убегу. Я просто выйду. Своими ногами. Без злости. Без истерики.

Она улыбнулась. Впервые за день – по-настоящему.

– Вот тогда я поверю, что ты точно не он.

В тот день я собрал рюкзак. Не в порыве, не от злости, не после ссоры. Просто собрал. Складывал вещи молча, медленно. Книги, блокнот, пару футболок. Зарядку от телефона. Свой плед, тот самый, в котором я когда-то прятался от звуков ссоры. Плед стал тонким, вытерся, но я всё равно взял его – не потому что нужен, а потому что он знал, как всё было.

Папа спал. На диване. Свернувшись, как ребёнок. С бутылкой у ног. Телевизор работал на тихом фоне. Мама мыла окна. Весна. Воздух был свежий, влажный. Такой, каким он бывает только после долгой зимы. Таким, каким он бывает, когда у тебя появляется выбор.

Я закинул рюкзак за спину, вышел на балкон. Подышал.

Мама зашла с тряпкой в руке. Увидела. Не удивилась.

– Ты гулять?

– Нет. Я ухожу.

– Надолго?

– Навсегда – не знаю. Мне уже достаточно, чтобы стало понятно, что я не живу здесь. Я существую. А я не хочу существовать.

Она подошла ближе. Положила тряпку в таз. Села на край кресла.

– Ты не боишься?

– Боюсь. Но если останусь – стану таким, как он. До конца. Я уже вижу это. Уже чувствую, как голос становится громче, чем надо. Как взгляд – жёстче. Как злость – привычнее заботы.

Мама кивнула.

– У меня не получилось. Я знаю. Я держала тебя в этом аду, надеясь, что ты сможешь. Что ты будешь сильнее. Что ты не унаследуешь это. Прости.

– Не надо, – сказал я. – Я всё равно люблю тебя. Даже за то, что ты не ушла. Я просто выбрал иначе.

Она встала. Обняла меня. Сильно. Не как мать – как женщина, у которой в руках ничего не осталось, кроме сына, который научился дышать сквозь дым.

– Я горжусь тобой. Понимаешь?

– Я постараюсь не сломаться. Без криков. Без вины.

– А ты вернёшься?

– Я вернусь не жить. Я вернусь тебя забирать.

Папа что-то пробормотал во сне. Мы оба повернули головы в его сторону. Потом снова посмотрели друг на друга.

– Он больше не страшный, – сказала мама. – Он теперь просто… законченный.

– Да. Но в нём столько боли, что он даже не чувствует, как ею калечит других. Я тоже так умею. Я почувствовал это. Поэтому мне нужно уйти сейчас.

Она молча открыла мне дверь.

На площадке пахло чужими завтраками. Внизу кричали дети. Солнце било в глаза.

– Стас…

– Да?

– Не забудь. Твоя сила – не в том, что ты смог ударить. А в том, что ты теперь выбираешь не ударять.

Я кивнул.

И пошёл вниз.

Каждый шаг отдавался эхом в голове:

«Я не он. Я не он. Я не он».

Но теперь это было не сопротивление.

Теперь это был – путь.