Мальчики, которые обижают, девочки, которые прощают - стр. 18
На кухне мама мыла посуду. Тарелки лязгали о раковину, будто били в набат.
– Он опять… – начал я.
– Не сейчас, Стас.
– А когда, мам? Когда?
– Когда он умрёт, наверное, – сказала она вдруг. – Тогда можно будет всё обсудить. До тех пор – мы просто живём. Мы – семья.
Я сел. Смотрел, как она вытирает тарелки.
– Ты его боишься?
Она вздохнула:
– Не так, как раньше. Сейчас я просто не хочу начинать сначала. Ты думаешь, что, если уйдём, станет лучше? Станет, Стас?
– Да! Мы перестанем жить в аду.
– Ад – это не квартира. Ад – это в голове. И у него, и у меня, и, боюсь… у тебя.
Я вскочил.
– У меня?! Серьёзно?! Я – нормальный! Я хотя бы не кричу! Я не бью! Я не валяюсь в соплях на улице!
– Но ты ненавидишь, Стас. Понимаешь? Ненависть – она делает с человеком то же, что и водка. Ломает. Медленно. Изнутри.
Я замолчал. Потому что это было больно. Потому что я узнал себя. Потому что хотел доказать, что я другой – а услышал, что уже начал становиться похожим.
– Слово на "т", Стас, – прошептала мама. – Тиран. Оно не начинается с кулака. Оно начинается с тона. С приказа. С фразы "ты должна", "ты сама виновата", "а кто ещё виноват, кроме тебя".
Я сглотнул. Хотел сказать: «Я не такой». Но не сказал. Потому что сегодня утром я сорвался на неё за то, что она не постирала мою футболку. Громко. Резко. И мне стало страшно.
Я вышел на балкон. Долго смотрел на улицу. Думал о том, а можно ли выбраться? Можно ли стать другим, если ты родился в этом доме?
Слово на "т" кружилось в голове. Оно было не про него. Оно было про меня. Про то, кем я могу стать, если не остановлюсь. Если буду только отталкиваться – и не смотреть внутрь.
Я сел на корточки. Обнял колени. И прошептал:
– Я буду другим. Обещаю.
И не знал – кому я это пообещал. Маме? Себе? Богу, в которого никогда не верил?
Просто кому-то. Кто, может быть, ещё верит в меня.
Глава 3.
Иногда мне кажется, что наш дом – это не стены и крыша, а пожарище. Только огонь в нём не снаружи, а внутри. Он коптит изнутри, обугливает людей, превращает их в тени. Разрушает, но не убивает до конца. Этот дом – как будто заколдованный. В нём можно гореть всю жизнь и не сгореть. Только закоптиться до неузнаваемости.
В ту ночь папа опять пришёл пьяный. Стукнулся об косяк, разбудил полдома. Я лежал, не двигаясь, и знал, что через минуту начнётся спектакль. Или крик, или рыдание, или обнимашки с тошнотворным запахом перегара. Как повезёт. Мы уже не жили – мы играли в лотерею.
Он швырнул ключи, заорал:
– Где все? Вы что, уснули, сволочи? Меня не ждёте?
Мама вышла в коридор, босиком. Говорила тихо:
– Миша, не шуми, Стас спит.
– А! А Стас у нас теперь король?! Всё под него, да?! А я – что, никто?
Она не ответила. Он подошёл ближе, начал что-то бубнить ей в лицо, воняя, как подъезд где ночуют бомжи. Потом – хлопок. Не удар. Просто ладонью по плечу. Но я уже встал.
– Прекрати, – сказал я, подходя. – Ты же даже не человек уже. Ты просто сгусток вонючей обиды.
– О, заговорил наш герой! С мамкой слился против отца? Ты кто вообще такой, чтоб мне указывать?!
– Тот, кто уже не боится.
Я сказал это и сам удивился. Потому что это была правда.
Он подошёл. И я – не отступил. Мы были почти одного роста. Но он – сгорбленный, уставший, грязный. А я – весь в ярости. И, что страшнее – в силе. Я знал, что если надо – я ударю.