Малафрена - стр. 47
– Ну что ж, тогда все зависит от нас самих! Издательская деятельность… и все прочее, о чем мы говорили в Соларии.
– А толку-то? Издавать литературный ежемесячный журнал…
– Слушай, кто, в конце концов, выиграл пари насчет написанного пером?
– А кого посадили под домашний арест?
– Между прочим, революция 1789 года вспыхнула не случайно и отнюдь не в душах народных. Именно писатели…
– Ну хорошо, но у нас тут Руссо что-то не видно.
– Ты в этом уверен? Да и потом, у нас есть их работы – и Руссо, и Демулена, и других авторов, французских, английских, американских по крайней мере за последние сто лет! Отчего бы не воспользоваться ими? Ведь понятно, почему наше правительство так боится печатного слова! Слушай, я тут подобрал кое-какие недавние высказывания Генца – специально чтобы раззадорить себя. Вот, например, он говорит: «В качестве превентивной меры, дабы избежать появления в прессе оскорбительных заявлений в адрес властей предержащих, в течение нескольких ближайших лет я бы вообще ничего не печатал. И впоследствии, придерживаясь подобной установки, мы могли бы достаточно скоро вернуться к той Истине, что содержится в Слове Господнем».
– «К той Истине, что содержится в Слове Господнем», – повторил потрясенный Френин с глубочайшим отвращением.
Оба некоторое время молчали. Мнение главы австрийской имперской полиции, безусловно, звучало впечатляюще.
– Ну хорошо, – снова заговорил Френин, – предположим, что журнал – вещь стоящая. Но, во-первых, откуда у нас возьмутся на него деньги и, во-вторых, кто осмелится его печатать?
– Для того мы сюда и явились, чтобы это выяснить.
– Хорошо, тогда пошли. Я тебя кое с кем познакомлю…
Итале вернулся в дом Палюдескаров часов в шесть вечера; весь день они с Френином провели в кафе «Иллирика», где, вопреки мрачным заявлениям Френина, по-прежнему собирались и еще лет двадцать пять намерены были собираться радикально настроенные представители всех слоев общества. Там они встретились и побеседовали со своим старым знакомым Вейескаром из Солария, с молодым темноволосым писателем Карантаем, уже известным своими рассказами, с двумя греческими беженцами, с хмельным и очень шумным поэтом, вещавшим о «своей возлюбленной, Свободе», а также с группой местных студентов. Основной темой беседы была Греция. Итале брел по улице Рочес и твердил себе, что если здесь ничего не удастся сделать, то он непременно отправится в Грецию, как лорд Байрон, – туда, в долины Марафона, где мятежники по-прежнему кладут свои головы на алтарь свободы. Он был чуть пьян от разговоров о Греции, от огромного количества крепкого кофе, от великолепных революционных планов и идей, так что настроение его ничуть не омрачилось, даже когда он вошел в вестибюль огромного чопорного дома Палюдескаров. Он взлетел по мраморной лестнице с таким видом, точно все здесь принадлежало ему, но, услышав звуки музыки, на мгновение остановился и прислушался: ему вдруг показалось, что Луиза играет специально для него.
– Это вы, господин Сорде? – спросила она, продолжая играть; этот рояль был столь же прекрасен, как и тот, что стоял внизу, – розовое дерево, позолота; вечерние лучи солнца, падая в продолговатые высокие окна, золотили волосы Луизы, музыка хрустальными каплями сочилась из-под ее длинных пальцев.