Любовь и проклятие камня - стр. 55
– Ну вот, рана чистая, – с этими словами Елень показала содранный лоскут, на котором поверх воска остался весь гной. Соджун лишь кивнул.
Женщина омыла рану, запах лекарственных трав наполнил комнату. Быстрые, немного шершавые пальцы действовали со знанием дела так, будто Елень было не впервой обрабатывать рану от стрелы. Капитан хотел спросить об этом, но не стал, боясь ударить по больному, поэтому он просто сидел и просто следил за тонкими пальцами.
– Вы отправили за доктором Хваном, я не стану закрывать рану повязкой. Пусть он посмотрит, – сказала Елень, закончив обработку и накинув ханбок на плечо.
– Простите, – попросил Соджун.
Рабыня подняла на него взгляд. Их глаза встретились, и капитан замер. Она никогда не смотрела исподлобья, как подобает рабыне. Только прямо, открыто, загоняя душу в самые темные уголки сердца. От магнетизма этих зеленых глаз бросало то в жар, то в холод, и отвести взгляд не получалось.
Вот и сейчас Соджун смотрел на нее и не мог не смотреть.
– За что вы извиняетесь? – спросила она. – За рану? Если бы лучник был лучшим стрелком, вы бы получили эту стрелу под лопатку, как раз в сердце.
– Она … она была направлена не в меня…
Женщина стала составлять все обратно на столик, и капитан почувствовал ее досаду.
– Госпожа…
– Я раба! Если ваш отец услышит это…, – вспыхнула вдруг Елень.
Соджун поймал ее за руку. Маленькая ладошка была сухой мозолистой и коричневой от въевшейся в кожу грязи. Еще месяц назад эти руки…
– Пустите, если ваш отец увидит…
– Здесь его нет. Здесь только я и вы.
– И не говорите со мной формально…
– Это мне решать! – вспылил Соджун, начиная злиться.
Елень ухмыльнулась, и мужчина непроизвольно разжал пальцы. Женщина вытерла ладонь о передник, на своего господина она не смотрела.
– Конечно, вам. Вот только хуже от этого будет только мне, – проговорила она. – Вы правы, я злюсь на вас за эту стрелу. Будь стрелок точнее, моя жизнь бы закончилась. Об этом вы подумали?
Соджун молчал. За прошедший месяц Елень изменилась. Лицо, безжалостно обветренное, потускнело. Некогда прекрасная бархатистая кожа шелушилась на скулах. Руки огрубели, а на плечах появились потертости от лямок упряжи. Но страшнее всего изменились глаза: они потухли. В них не было прежней жизни, былого задора, их блеск больше не ослеплял. Сердце непроизвольно сжалось.
– Я не жалуюсь. Я жива и мои дети тоже. Мы сыты, обуты-одеты. У нас есть крыша над головой. И все это благодаря вам, господин капитан. Могло быть хуже. И вы сами это знаете.
Во дворе раздались голоса. Елень тут же подскочила. Соджун последовал ее примеру. Он отчетливо услышал голос своего отца и доктора Хвана, который объяснял цель своего визита. Елень бросилась из комнаты, но хозяин перехватил ее за локоть и завел за ширму. Открыл дверь заднего шкафа. Женщина не стала сопротивляться – с проворностью мыши она юркнула в потайную комнату-чулан, подобрав юбку. Хозяин, закрывая дверь, встретился с ней взглядом. Он не увидел, – здесь за ширмой, вдали от свечи, освещавшей комнату, было темно, как в погребе, – почувствовал этот взгляд напуганных глаз, ощутил страх жертвы, которая боится своего хозяина. Боится его гнева, его тяжелой руки. Боится и бежит от несправедливой кары.
Соджун успел поставить ширму и даже дойти до двери, как та открылась, и на пороге показались доктор Хван и отец. Капитан поклонился.