Любовь и проклятие камня - стр. 57
Город еще спал. Лишь кое-где в домах зажигались огни. Сумрак понемногу рассеивался. Небо с каждым мгновением все больше светлело. Соджун ехал впереди, иногда оглядываясь назад, потом свернул на рынок, где были еще затворены лавки и склады, и направился к таверне, откуда долетал, смешиваясь с дымом печи, густой вкусный запах готовящегося обеда, спешился у коновязи и зашел внутрь. Оттуда сразу раздался бодрый радостный голос хозяйки. Что говорил капитан, разобрать было невозможно. Его едва слышимый голос, казалось, тонул в пару и дыму. Хозяйка перестала щебетать, выскочила из дома и, как белка, засуетилась по двору, не обращая внимания на Елень. Соджун вышел из таверны с котомкой, прикрепил ее к седлу. Женщина, наблюдая за хозяином, промолчала.
Она молчала всю дорогу до ворот. Соджун еще пару раз оглядывался, а потом просто ехал вперед. Ехали шагом, так как в городе только гонцам было дозволено скакать верхом.
Когда подъехали к воротам из города, Соджун показал свою бирку стражникам. Те, тут же вытянулись по стойке и пропустили путников. Капитан проехал еще немного и остановился, дождался, когда Елень сравняется с ним.
– Вы не устали? – спросил он.
– Как ваша рука? – поинтересовалась женщина. От ее взгляда не ускользнуло, как он берег руку. Наверняка, скачка болью отдается в руке.
Соджун усмехнулся.
– Путь неблизкий, нам нужно успеть вернуться до приезда отца. Микён его отвлечет, да и Чжонку тоже, но зачем дергать тигра за усы? – сказал он. – Выдержите?
– Я больше беспокоюсь за вас, – призналась Елень, придерживая лошадь, которая, предчувствуя свободу, не стояла на месте.
– Тогда едем, – и с этими словами Соджун толкнул пятками своего скакуна. Тот будто только этого и ждал – рванул с места так, что снег брызнул из-под копыт. Елень припустила за ним.
Солнце еще не встало, но дорога была хорошо различима в отступающих сумерках. Лес становился все прозрачней, будто чья-то невидимая рука медленно, но настойчиво, стягивала с него темное покрывало ночи. Очертания гор стали четче, а потом вершины зазолотились: вставало солнце. Склон, оставаясь во власти тени, почернел, когда из-за горы вверх брызнули лучи. Небо утратило голубизну, променяв ее на практически белый наряд. Снег заискрился серебром, рассыпанным щедрой рукой. Елень сильнее склонила голову вниз, прижимаясь к крупу пышущего жаром коня. Плетеная грубая шляпа, надетая поверх шапки, прятала лицо от солнечных лучей, но не защищала от ослепительного блеска снега: на глаза навернулись слезы.
Путники въехали в перелесок, дорога запетляла, но одно было хорошо: здесь снег не так слепил. Вершины сосен загудели над головами. Голые ветви лиственных деревьев, казалось, царапали обнаженное небо. Наверно, поэтому там, в вышине, не было ни облачка. Лошади, подчиняясь рельефу, перешли на шаг. Елень крепко держала поводья и поглядывала на качающуюся перед собой широкую спину господина. Он смотрел на дорогу и не оглядывался. Женщина хоть и терзалась неведением, все же ни о чем не спрашивала, радуясь тому, что ей удалось хоть на несколько часов покинуть страшный дом, где редкий день обходился без пощечины. Она дышала полной грудью и молчала, следуя за капитаном.
Широкое поле вдруг распахнулось перед глазами величественным простором, расстилаясь по холму до самого горизонта. Ветер, его властитель и хозяин, обжег лицо, заставив поднять меховой воротник и натянуть шапку на уши. Соджун оглянулся, видимо, его тоже обдало холодом. Он подождал Елень, а когда та сравнялась с ним, не спрашивая взял за руку, стянул рукавицу, сжал мозолистую ладонь. Сама ладошка была теплая, но пальцы – холодные. Соджун что-то проворчал, Елень не разобрала – ветер отнес слова – вновь натянул рукавицу, залез себе за пазуху, вынул красивые – явно женские – расшитые лентами пушистые рукавицы и надел их поверх.