Любовь и проклятие камня - стр. 39
Он не видел, но знал – понимал, чувствовал – сейчас его отец ликует. Он рад такому поведению отпрыска. Он наслаждается унижением собственного сына, желавшего одного – защитить любимую. Сейчас старик был даже рад, что у него есть такая отличная ниточка, за которую он, чтобы добиться желаемого, так умело дергал. Все, что он не попросит сейчас у лучшего мечника Чосона, тот исполнит, лишь бы… И этих «лишь бы» может быть сколько угодно.
Старик посмотрел на макушку сына, улыбнулся уголком рта и тут же принял строгое выражение.
– Не смей так кланяться другим! – проворчал он, но Соджун услышал в этом не заботу, а лишь удовольствие старого интригана. Мужчина, сжав кулаки, скрипнул с досады зубами.
Он выпрямился и посмотрел родителю в глаза.
– Я согласен жениться на той девушке, – сказал сын и замолчал.
Старик выждал немного, но продолжения так и не последовало.
– Видимо, ты чего-то хочешь взамен, – пробормотал он, разливая вино по чашкам.
Соджун вновь поклонился.
«Какой послушный», – хмыкнул довольно про себя политик.
– Через три дня я уеду вместе с начальником магистрата Син Мёном на подавление восстания в провинции Чолла, когда вернусь, не знаю, – начал Соджун, взвешивая каждое слово, – поэтому свадьбу придется отложить.
Старик отпил глоток из своей чашки и кивнул.
– Но я договорился о встрече на завтра, – напомнил он.
– Я познакомлюсь с невестой по возвращении. Если я не вернусь, то для нее лучше будет, если брачный договор не состоится. Так она сможет еще принять предложение о браке.
– В твоих словах есть смысл, – хмыкнул отец.
Соджун выдохнул про себя.
– Я женюсь, как только условимся о свадьбе, но…, – капитан запнулся и не сводил глаз с родителя. Тот молчал и никак не помогал ему. – Но я прошу вас принять Елень и детей.
Старик поставил чашку и выпрямился.
– В качестве кого? Твоей наложницей она не…
– В качестве рабов. Не продавайте их, не ссылайте. Они могут работать, но только чтоб…
– Слишком много условий! – перебил старик. – Они моя собственность!
– Они моя собственность! – припечатал Соджун, удивляясь и пугаясь собственной наглости.
Отец вытаращил на него глаза, уже открыл, было, рот, чтоб прикрикнуть, но сын не позволил.
– Вы забыли? Это моя награда от его высочества принца Суяна. Награда за ту ночь. Или вы хотите ее оспорить?
Старик захлопнул рот и отвернулся. Сказать что-то в противовес он не мог. Принц Суян при нем подарил этих четверых Соджуну. Претендовать на подарок от венценосной особы было бесчестно. Тем более, когда это – награда твоего сына.
– Отец, – позвал Соджун.
Тот перевел взгляд на него. Соджун пытался прочесть мысли старика, бороздившие морщинистое чело, но он никогда не мог понять своего отца. Старик с досады покачивался над столиком. Капитан молчал, сгорая от нетерпения.
– Кто я, чтобы спорить с его светлостью принцем Суяном? – наконец проговорил политик. А потом он так посмотрел на своего сына, что у того мир качнулся перед глазами. – Я даю тебе слово: эти четверо не покинут нашего дома, но ты поклянешься мне, что она никогда не будет твоей наложницей. Если ты нарушишь данное слово, клянусь Небом, эта ведьма умрет. И поверь мне, в тот миг она сама будет звать смерть. Уж я постараюсь.
Соджун, пораженный в самое сердце, оглушенный собственный страхом, сжал кулаки, чувствуя, как ногти вонзаются в ладони. У него от напряжения взмокла спина. Он едва различал слова отца. Они вливались в ухо, отравляя сознание, убивая душу. Было трудно дышать, еще тяжелее – осознать черствость родителя, наслаждавшегося твоей слабостью, упивавшегося ею. Соджун, загнанный в угол, готов был согласиться и на большее. Те условия, что выдвигал отец, его не пугали. Его страшила та уверенность, что источал политик, когда говорил о смерти Елень. Капитан знал: рука отца не дрогнет, поднимаясь на эту женщину. И то, что Соджуну чужестранка была так дорога, сейчас было на руку старому интригану. Своенравный сын превращался в послушную и бездушную марионетку.