Любовь и проклятие камня - стр. 35
Соджун опустился на одно колено и поправил на любимой одеяло. Взгляд скользнул по дорогому осунувшемуся лицу. Темные круги лежали под глазами, один синяк был на скуле, второй – на подбородке. И нижняя губа припухла. Еще днем он касался этих губ губами…
Это воспоминание было совсем некстати. Желание горячей волной начало подниматься в нем. Во рту тут же пересохло.
«Вот ведь», – подумал он, разозлившись.
Он поправил одеяло, повернул светец, придвинув к нему чашку с водой, и вышел, оглянувшись еще раз на пороге. Одеяло едва заметно поднималось на груди, но любовь всей его жизни была жива. Для него это было самым важным на данный момент. С остальным он справится. Он в это верил.
Дети Елень пообвыкли в доме, шмыгали мышками по двору: не видно, не слышно их. Чжонку несколько раз сталкивался с Сонъи. Та замирала на месте, низко кланялась и убегала, не поднимая глаз. Ей было неловко, ему тоже. Хванге смотрел затравленно по сторонам. Слуги их не трогали. Старый политик молчал, и Соджуна это настораживало.
Госпожа очнулась через два дня. Тело казалось тяжелым, чужим и не слушалось. Взгляд скользнул по светлому потолку, по незнакомым стенам. В комнате пахло травами. За окном кто-то напевал. Было слышно, как тихо постукивает пест по дну горшка.
«Растирают что-то», – лениво подумала Елень и попыталась сесть. Тело, не желая повиноваться, заныло, казалось, всеми косточками. Руки и вовсе были чужими, не обопрешься. Женщина кое-как, сжав зубы, приподнялась и едва не упала назад – чья-то сильная горячая ладонь, легшая между лопаток, поддержала. Она – эта ладонь – принадлежала мужчине. Елень чувствовала его рядом: ее правое плечо упиралось в широкую грудь, гыткым из лиловых и белых бусин аметиста коснулся щеки; она видела колено и вторую руку, такую загорелую, лежащую поверх него…
«На ней мозоли от меча… старые мозоли, которые уже никогда не сойдут», – подумала женщина.
– Вам … нельзя вставать, – глубокий голос нарушил молчание. Соджун видимо понял, что от нее он так ничего и не услышит. Она даже головы не подняла. Даже одним глазком не взглянула. Замерла, словно кролик перед тигром. Видно только, как дрожат ресницы.
– Я… я устала лежать, – едва слышно произнесла она.
– Все равно сидеть вы сейчас не сможете.
– Отпустите… меня… пожалуйста, – прозвучало глухо.
Соджун смотрел на макушку, а женщина опять попыталась освободиться из его рук, поведя плечом.
Мужчина вздохнул, но ладонь со спины послушно убрал. Елень сидела молча, головы все так же не поднимала. Он сидел так близко. Рукава его ханбока касались ее рук. Гыткым все так же маячил перед глазами, а она не знала, как из комнаты прогнать хозяина дома.
– Сонъи! Долго еще толочь? – вдруг раздался голос Хванге за окном.
Елень вздрогнула, резко обернулась к окну, и прежде, чем поняла это, стала заваливаться на бок. Прямо на Соджуна. Тот ее подхватил. Она, выставив вперед забинтованные по пальцы руки, пыталась оттолкнуть его от себя.
– Мама! – крикнула за спиной Соджуна Сонъи. – Вы очнулись?!
Мужчина уложил Елень обратно на одеяло и отошел. Дочь подскочила к матери, та поцеловала ее несколько раз, обняв. На крики сестры в комнату заглянул Хванге.
– Мама! – крикнул радостно мальчуган и бросился к ней. В этот момент, обнимая своих – живых! – детей, женщина чувствовала себя абсолютно счастливой. Кошмар, что случился с ними в конюшне, был позади.