Луна Верховного - стр. 39

Вздрагиваю от ощущения горячей ладони на спине и от мурашек, что следуют за этим прикосновением. Смех застревает в груди: еще одного марафона я не выдержу. Не физически, эмоционально. Но Рамон внезапно привлекает меня в свои объятия, прижимает мою голову к своей груди. Этот жест настолько нежный, он так ласково гладит меня по волосам, что мой смех перерастает во всхлип, а потом я просто начинаю реветь, ничего не могу с собой поделать. Август наказывал за слезы, он запрещал мне плакать, говорил, что его раздражают сопли, а Рамон терпеливо дает выплакаться.

Какого беса он меня утешает после того, как сам же надавил своей аурой? Так нежно, будто собирается стереть воспоминания о жесткости.

Ответ напрашивается только один.

— Ты наконец-то вспомнил о ребенке? — шмыгаю носом.

— Да.

Я поднимаю на него взгляд, но по выражению его лица сложно сказать, как он относится к соплям и слезам. А главное — его отношение ко мне.

— Я разгадала твой план, Рамон. Ты хочешь относиться ко мне, как к ребенку — гладить, утешать, кормить с ложечки, поправлять штанишки, если понадобится. Но у тебя это не получится. Все это, — я высвобождаюсь из оков его рук и неопределенно киваю, — не получится. Ребенок во мне не равно я. Ты меня только что трахнул, и захочешь сделать это снова. Ты будешь хотеть меня всякий раз, как будешь видеть, и плевать мне, считаешь ты меня своей истинной или нет. Природе плевать.

Теперь его лицо меняется: верховный яростно сжимает зубы. От нежного мужчины не остается и следа.

— Я завтра улетаю, так что некоторое время мы не будет видеться.

Улегшаяся вместе со слезами ярость снова вспыхивает в груди.

— И когда ты собирался об этом сообщить?

Вопрос риторический. Потому что кто я, чтобы передо мной отчитывался сам верховный.

— В отличие от тебя, у меня есть дела.

Рамон поднимается, застегивает брюки и уходит в гардеробную. Я тоже натягиваю штаны, а вот с майкой проблема: она погибла в неравном бою со страстью вервольфа и теперь свисает, обнажая грудь. Но, как оказывается, верховного тоже не устраивает мысль, что я буду бегать по его особняку в чем мать родила. Он приносит собственный пиджак и набрасывает мне на плечи. Ткань пахнет им, но выбирать не приходится.

— Мне нужна связь.

— Что? — он сдвигает брови.

— Мне нужна мобильная связь и интернет. Я пришла за этим. Искала тебя, а одна добрая женщина решила проводить меня сюда.

Кажется, не нужно знать вилимейский, чтобы понять, что Рамон в сердцах выругался. Эмоции никто не отменял.

— На острове только спутниковая связь, и она у меня.

— То есть здесь совсем нет сети? Почему?

— Ради безопасности.

— Боишься, что я стану передавать твои секреты Доминику? — доходит до меня.

— И это тоже.

Я вскакиваю.

— Это бред! Мне нужен телефон. Мне нужно созваниваться с психологом. С подругой. С доктором, в конце концов.

Это не просто бред, это кошмар! Темный век. Но мои аргументы не достигают цели.

— У тебя будет доктор и психолог, если пожелаешь. Я вернусь с лучшими специалистами, и подруге позвонишь в моем присутствии.

Спорить с Рамоном, все равно что лаять на слона, будучи чихуахуа!

— Спасибо, обойдусь.

— Венера, — он перехватывает меня за локоть, когда я собираюсь уйти.

— Оставь меня в покое, — цежу я.

Верховный прищуривается: не нравится, что я диктую условия. А я еще не начала. Копия их с Домиником договора есть на моем ноутбуке. Правда, пожаловаться на исполнение и неисполнение его пунктов я не могу. Я даже попросить еды и воды не могу. Судя по всему, никто из персонала не знает легорийского.