Лишний - стр. 27
Лёша всё чаще и чаще дышал. Рядом Анька, а за её спиной Порок, тянул руку к её плечу. Девушка резко развернулась и замахнулась «Тёплым светом», только Порок перехватила её руку ниже запястье и вывернула. Лёшка ползком, на коленях, пытался дотянуться до Ани. Он должен её вытащить, должен. Но не получалось, Анька громко кричала и вырывалась, по коже её руки расползались чёрные тонкие трещинки.
Алексей упёрся одной рукой в детский стул, другой в манекен. Это только страхи. Все страхи из детства. Ведь так Сашка говорит. Говорил. Уже не говорит. Как же больно, а Сашке этому, наверное, ещё хуже было. Разве может живой человек выдержать столько боли и холода. Лёшка вот не выдерживает. Тошнота подступила к горлу и хлынула, она, вода. Мгновенно стало легче и дышать, и двигаться. Рывком рванул вперёд, ухватил Аньку за плечи и дёрнул, что было сил назад, на себя. Рядом окно и можно просто взять и сбежать отсюда, но как же, тогда Сашка. Он мёртв, но он же был, был живым, дышал и хотел чего-то, стремился к чему-то, мечтал, боялся. А сейчас – бросить его здесь среди хлама, грязи и запустенья. Среди Пороков. Среди холода. Так не должно быть. Не должно.
Порок, склонив голову на бок, шагнула вперёд. Алексей резким движением отшвырнул Аню к выходу, а сам, ловко изогнувшись, проскочил под рукой Порока и налетел на стену над бесчувственным телом Саши, но не удержался, рука его съехала по обледеневшей стене, и он с размаху вдавил ладонь с «Тёплым светом» в грудь Сашки. Послышался то ли стон, то ли выдох. Лёшка, нервно сглотнув, резко стянул чёрную перчатку и приложил голые пальцы к шее парня.
– Иди же ко мне, Алёшенька, – раздалось позади ласковое шептание.
Порок медленно приближалась. Порок не торопилась, она дома, она на своей территории, а он, Лёшка, нет. Здесь игра по её правилам, а они либо проиграют, либо выберутся. Либо все правила нарушат и заберут с собой Ключ.
Под своими горячими пальцами Лёша чувствовал холод мёртвого тела и слабый пульс живого. Как такое возможно. Но пульс был, сердце промёрзшего насквозь человека билось, слабо, еле заметно, но билось. Лёшку продолжало мутить и выворачивать наизнанку водой. Он терял силы, так быстро, что, казалось, ещё пара минут и не сможет идти. Ну, конечно! Сашка жив, и страх его жив, он слаб и страх тоже, но Лёшка даже сейчас чувствовал, как ноги подкашиваются, как ноют и слабеют мышцы. Он резким движением схватил одеревеневшее, застывшее, неподвижное тело Сашки и рывком потащил к выходу. Худой, очень худой, но замёрзший и тяжёлый. И страх его хуже не придумаешь, когда бежать надо, а ты не можешь – ты боишься, что не можешь ходить, и ноги перестают двигаться совсем. Тянул Сашу из последних сил, вода так и продолжала вырываться наружу с каждым новым болезненным спазмом в животе. Порок у двери, туда не выйти. Лёша зажмурился и потряс головой, пытаясь понять, когда же Порок успела переместиться. На плечо ему легла чья-то рука, он медленно оглянулся, дрожа всем телом от боли и не отпускавшего холода. Анька: волосы растрёпаны, следы от слёз вперемешку с грязью размазаны по лицу, запястье правой руки в крови.
– Страхи, говоришь, это место воспроизводит, – почти без голоса прошептал Лёшка. Он совсем ног своих уже не чувствовал, только боль в позвоночнике, давно и старательно забытая боль. Он знал, что делать, не знал только, как именно это сработает и сработает ли вообще. – Из детства говоришь…