Лилии полевые. Серебряный крестик. Первые христиане - стр. 24
– Оставь, пожалуйста, сестра, свои опасения, – с неудовольствием в голосе заметил Рувим. – Разве я уже такой маленький, что не могу иметь своих личных убеждений? Пусть отец мыслит так, как хочет он, а я буду мыслить так, как мне кажется более правильным и верным. Да и рассуди сама здраво, ведь ты девушка умная и сама дочь фарисея: ну разве может простой человек учить так и с такою властью, как учит Этот Иисус из Назарета? А Его дела и чудеса? Как много и силы, и власти чувствуется в них!
– Да, Рувим, – тихо ответила после долгого молчания Лия, – ты прав. Мне тоже приходилось несколько раз слушать Его, и я всегда удивлялась Его учению и мудрости. В Нем есть что-то необыкновенное. Нельзя не заслушаться Его. Он учит совсем не так, как наши книжники.
– Вот видишь, Лия, ты и сама это заметила! – с живостью перебил ее Рувим. – И я был уверен, что ты это должна была заметить. А между тем наши начальники именно за это учение и ненавидят Его, а также и за те обличения, которые Он произносит над ними. И надобно сказать тебе, каким грозным Он является во время Своих обличений! Если бы ты могла видеть всю эту безмолвную, застывшую толпу, которая с жадностью ловила каждое Его слово! Если бы ты могла видеть эти исказившиеся от ненависти и злобы лица наших начальников и учителей! А между тем Он говорил одну лишь правду.
– Что же Он говорил? – спросила Лия. – Я помню, ты вернулся такой взволнованный.
– Трудно передать тебе все, многое мною забыто. Помню, что обличал Он фарисеев в их лицемерии, сравнивал их с гробами, снаружи окрашенными, а внутри полными костей и всякой нечистоты. Говорил далее, что они хотя и подолгу молятся Богу, но это не мешает им обижать вдов и сирот.
– О, да! Да, – вскрикнула внезапно Лия. – Это правда. Конечно, грех осуждать отца, но вспомни, Рувим, как несколько дней тому назад он взял за долг у какой-то бедной женщины, кажется, последнюю овечку. Ах, как мне было жаль бедняжку! Но что же я тогда могла сделать?
У Лии навернулись на глазах слезы при воспоминании о той грустной сцене, свидетельницей которой она невольно явилась.
Юноша слегка улыбнулся.
– Ну не беспокойся за эту женщину, милая Лия, – сказал он. – Уж если наш разговор коснулся этого, то скажу тебе откровенно: эту женщину я видел, и за свою овечку она получила от меня вдвое. Только, пожалуйста, пусть это будет нашей маленькой тайной.
– Какой ты добрый, брат, – заметила Лия, с любовью глядя на юношу. – Ты сделал хорошее дело. Ах, если бы наш отец был такой же сострадательный к бедным! Однако мы уклонились от своего разговора. Что же еще говорил Этот великий Учитель?
– Помню я, обличал Он далее книжников и фарисеев в том, что любят они председания на пиршествах, приветствия в народных собраниях, укорял в том, что соблюдают омовение чаш, а сами между тем исполнены всякой неправды. Эх, Лия, ты и сама видишь, как слова эти соответствуют действительности. Я, по крайней мере, только этим и объясняю то молчание, которое царило среди них во все время этой грозной речи!
– И все это отец выслушивал молча, без возражений? – с изумлением спросила Лия.
– Конечно. И это, кажется, стоило ему больших усилий. Но что же станешь возражать, сама подумай, когда тебе перед лицом всего народа говорится одна лишь правда. Да, сестра, учение Этого Человека раскрыло мне глаза, и я понял, как далеко мы ушли от истины! Как жалки все наши книжники и фарисеи со своим дутым, напускным благочестием.