Летучий Корабль - стр. 41
– Ну, оскорбила бы её в ответ. Прям тогда. Ну, или… по морде б дала. Да и делов-то. Пусть бы все её подруги убедились в том, что ты реально крутая.
– Нет, – твердо сказала Каллисто. – Я никому не позволю так себя оскорблять. Даже – тебе!
Не желая признаваться, что она тогда просто «съехала» перед басотой соседки, реально почувствовав себя лошицей. За что, каждый день это в диалогах с Артемидой себе накручивая, через месяц и отыгралась. По-полной! Со всеми «накрутками». На изначальный ценник попранных соседкой ценностей.
В отличии от Сканды, который предпочитал взрываться тут же, без всех этих накруток, сводящих нас с ума.
На что Ганеша лишь в недоумении покачал головой:
– Бесы постоянно пытаются найти виноватых. Но вина вообще не важна! Само наличие конфликтной ситуации призвано показать тебе только твою проблему. Орудие возмездия, через которую бытие тебе это показывает, не так важно. Вместо него придёт другое. Необходимо устранить причину. Только тогда следствие станет невозможным. В любой ситуации виноваты оба. Бьют – устранись из негативной среды. Или исправься и стань сильнее! У тебя всегда есть выбор. Но все ноют и ищут виноватых. Так легче. Стать нытиком. И попасть в ад. Домашний самодельный ад, который всегда с тобой. Твоё «несчастное сознание». Внешний Ад – лишь следствие. Чтобы тебе это наглядно показать.
– Пусть и – в конце жизни, – усмехнулась Каллисто. – Если до тебя это так и не дошло!
Так ничего, по сути, и не поняв. Что она уже в Аду. Снова пережив в этой своей реальности на собственной шкуре то, за что их с Артемидой в этот Ассортир и сослали. С их планеты высшего типа. Но так никакого Урока для себя из этого и не сумев вынести.
Как и то, насколько жёсткую пародию на знаменитую «Битву в кальсонах» они устроили. Как любил шутить Ганимед после «Битвы» с Шотландкой: «Если всё переиначить, обычная пьянка что-нибудь, да значит!» И не подозревая о том, какую «свинью» контекста Каллисто и Артемида им подсунут.
Ганимед, как и Аполлон, смотрел на мир как Художник. Но и он даже не улыбнулся, когда Аполлон во время очередного литературника ему об этом поведал. Не желая подтягиваться до их уровня. Даже – в мыслях! Оставив Аполлона самого всё это тут описывать.
А когда через пару дней, когда они вышли подышать весенним воздухом, Каллисто снова, заручившись его полной поддержкой подруку, совершенно искренне и очень трогательно поведала Ганеше ещё и о том, как она долго-долго плакала в свою подушку, буквально давясь по ночам слезами, чтобы этого никто в их бараке не услышал, и никого из подруг не хотела даже видеть, когда через полтора года отсидки ей так и не удалось выйти раньше срока по условно-досрочному освобождению, вслед за Артемидой, снова и снова вспоминая о том, как её «зарубили» на комиссии эти жестокие тётки, и она прямо перед ними тут же разрыдалась, упав на колени, всё ещё умоляя их её простить…
Банан вскипел, но лишь усмехнулся ей в лицо:
– Да какая тебе на… условка? – ударил он её поуху. Матом! Как в пионерлагере – подушкой.
Чем поверг её в глубокий шок. Резко став для неё Плохим. А она для себя – Хоро-о-шей.
– Сухой чурбан! – лишь ответила Каллисто, резко насупившись. Навсегда отбросив его от сердца!
Почти на сутки.
Ну, и… пару дней после этого даже не пыталась с ним заигрывать. Ни то что – спать. Куда ж без этого. Не могла же она позволить Так себя оскорбить? Даже – ему!