Летний сад - стр. 68
Она сидит, глядя вперед, на бесконечные поля, а потом внезапно поворачивается к нему, словно хочет что-то сказать. Сегодня ее глаза прозрачны от солнечных желтых лучей, бьющих из радужек. Когда эти глаза не затуманены или не заполнены бездонными водами рек и озер, оставшихся позади, они абсолютно прозрачны – и опасны. Они многозначительны и бездонны. И что хуже всего – они испускают свет. От них не спрятаться. Сегодня, после того как она сочла его приемлемым, эти глаза снова смотрят на дорогу, руки расслабленно лежат на коленях, грудь вздымается под розовым хлопком. Ему хочется ласкать ее, ощущать в ладонях ее грудь, ее мягкую тяжесть, прижаться к ней лицом… долго ли еще до ночи? Она так чувствительна, он даже дохнуть на нее не может без того, чтобы она не вздрогнула; в ее розовых сосках, похоже, сосредоточилось множество нервных окончаний ее тела. У нее изумительная, невероятная грудь. Руки Александра крепче сжали руль.
Боковым зрением он видит ее озабоченный взгляд: ей кажется, он из-за чего-то мучается. Ну да, он просто глупеет от похоти. Она слегка наклоняется к нему и выдыхает:
– Пенни за твои мысли, солдат.
Александр слегка откашливается, справляясь со своим голосом.
– Я думал, – спокойно говорит он, – о свободе. Ты появляешься, ты уходишь, и никто о тебе не вспоминает. Любая дорога, любая дорога в стране, в штате, от одного города до другого, никогда не останавливаться, никаких проверок. Никто не спрашивает у тебя паспорт, никто не интересуется твоими делами. Всем плевать, чем ты занимаешься.
И что делала его жена? Она сидела неподвижно и – было ли это напряжением? – слушала его, ее руки уже не были расслаблены, они сжались, а потом она расстегнула платье, спустила лиф и откинулась на спинку сиденья, улыбаясь и крепко закрыв глаза, и несколько мгновений сидела так, полуобнаженная, для него. О боже, благодарю тебя.
Село ли уже солнце? Да, наконец-то, и костер горел, и Энтони заснул, и все было хорошо, но чего действительно хотелось Александру, так это видеть Татьяну при свете дня, и чтобы на нее не падали тени, и чтобы он мог смотреть на нее с нескрываемым желанием, не приправленным войной, смертью, его собственной болью, что преследовала его так же, как он преследовал Татьяну на кадрах пленки черно-белой кинокамеры, которую она заставила его купить в Новом Орлеане (он узнал, что Татьяна питает слабость к новинкам). Всего раз, и это было в сиянии дня из чистого желания, ничего больше. Она тоже не была тогда счастлива, это он знал. Что-то давило на нее. Она часто не могла смотреть на него, а он тоже был слишком разбит, чтобы любопытствовать. Он обычно бывал сильнее, но не теперь. Его сила осталась где-то позади – в тысячах миль к востоку, на замерзшей Каме, на сияющей льдом Неве, на обледеневшей Ладоге, в лесистых горах Святого Креста в Польше, в Германии, вместе с подлецом Успенским, его лейтенантом, его другом, долгие годы предававшим его с холодным сердцем, – все осталось позади на замерзшей земле с едва засыпанным землей Пашей. Боже! Пожалуйста, не надо больше! Александр содрогнулся, предупреждая лихорадку. Вот что делает с ним ночь. Но погоди…
Она стояла перед ним, словно пытаясь понять, чего он хочет. Разве это не очевидно? ДНЕВНОГО СВЕТА! Он сидел не шевелясь, не говоря ничего, и в нем разгоралась ярость. Он привык ни в чем не нуждаться и ничего не желать, кроме владения ее послушным телом – и теперь тоже этого хотел, – но Таня давала ему и кое-что еще. По крайней мере она дала ему другое, к чему можно стремиться. Она стояла перед ним, светловолосая, нагая, дрожащая и смущенная, с телом цвета опалесцирующего молока. Он уже задыхался. Она такая мягкая и маленькая, гладкая, ее нагое тело наконец в его жадных руках, ее золотые волосы мерцают… Она вся мерцает. Он срывает с себя одежду, сажает ее к себе на колени, пристраивает поудобнее, целует ее соски, гладит волосы. Он и пяти минут не может ждать вот так – когда ее соски в его губах, теплая грудь прижата к его лицу, шелковые волосы под ладонями, они падают вокруг него, как жидкий мед, трепещут, тонкие, мягкие и шелковые. Даже пять минут. О боже, спасибо тебе.