Лестница лайков - стр. 7
«Вот так и надо писать, чтобы не читать!» – гласила подпись под скриншотом с кусочком её рассказа, и под ним целый каскад реакций – смех, насмешки, новые теги: #БанальнаяТея, #СкучнаяПравка.Она открыла вкладку с социальными сетями, и тут же пожалела об этом: вместо сочувствия – хохот, едкие мемы, ироничные гифки, скриншоты её прошлого поста, вырванные из контекста и размноженные, как вирус, по бесчисленным чатам.
Она не ответила никому, просто закрыла глаза и, затаив дыхание, считала до десяти, пытаясь заглушить волну стыда, разливающуюся по телу, как ртуть, липкая, холодная, прожигающая всё до основания.
В этот момент ей казалось, что она исчезает, не уходит, не скрывается, а именно растворяется, становится невидимой даже для самой себя, и единственным подтверждением её существования были тяжёлые, резкие удары сердца, отдающиеся эхом в пустой квартире.
Где-то в этот момент, сквозь общий гул цифровой злобы, прозвучал мягкий, почти шёпотом набранный текст:
«Ты жива?» – сообщение от Леры, пришедшее словно из другого времени, когда боль ещё не была предметом шоу, когда каждая ошибка оставалась частным делом, а не общим мемом.
Она не сразу ответила, просто смотрела на экран, на мигающий курсор, на знакомое имя, на аватарку с той самой фотографией, где они обе смеются, перемазанные гуашью, с нарисованными на щеках странными узорами: одна – синяя, другая – зелёная, будто специально выбрали цвета, чтобы запомнить себя другой, не сегодняшней.
И только через минуту, собравшись с силами, Тея написала:
«Не уверена. Скорее привидение, чем человек.»
В ответ прилетело сердечко, а чуть позже – голосовое сообщение:
– Ты помнишь, как мы мечтали? Помнишь наш список будущих книг?
В голосе Леры лёгкость, которой самой Тее уже не хватает: как будто она всерьёз верит, что можно снова собраться у окна, пить чай, перечитывать свои первые рассказы вслух, искать в них не ошибки, а зацепки для новой игры.
На миг Тея позволила себе эту иллюзию: закрыла глаза, представила их обеих за маленьким столиком, окружённых беспорядочными стопками бумаги, где каждая рукопись не ругань, а шанс, не предмет для насмешки, а ещё одна попытка сказать миру что-то важное.
Она вспомнила их клятву: «Писать до последнего слова, не бояться быть смешными».
И, впервые за много недель, ей стало чуть легче дышать, будто кто-то незаметно приоткрыл окно и впустил в квартиру глоток свежего, ещё не тронутого разочарованием воздуха.
Но этот светлый эпизод длился недолго. В тот же вечер, когда солнце уже почти исчезло за горизонтом, а в окне отражалась только её собственная усталость, Тея снова вернулась к монитору, не потому, что надеялась найти там что-то хорошее, а потому, что боль – это тоже форма присутствия, способ убедиться: ты ещё не окончательно исчезла.
В ту ночь, когда свет в окне окончательно померк, а тени на стене вытянулись до предела, Тея долго лежала на спине, слушая, как в водяных трубах стучит что-то чужое, как будто квартира напоминала о себе, не желая отпускать в полную тишину. Она не могла заснуть, не потому что боялась завтрашнего дня или новых отказов, а потому что в ней самой, где-то под сердцем, пульсировало нечто неясное, сродни металлическому привкусу, когда слишком долго держишь на языке монету.