Лестница лайков - стр. 6
Её взгляд скользит по экрану, где вновь мелькает новостная строка: исчезновение, чья-то потеря, отчаяние тех, кто остался искать. И вдруг экран застывает на изображении девочки с чёрными глазами – той самой, которую Лера когда-то пыталась спасти, пририсовывая ей крылья. Но теперь ни крыльев, ни даже самой Леры нет, только пустое место, только тень, всё это время следившая за каждым движением ножниц.
Тея впервые за долгое время позволяет себе плакать, слёзы текут медленно, густо, оставляя на щеках невидимые шрамы, такие же, как Лера однажды нарисовала себе на запястье. Но это уже не игра, не разминка воображения: теперь каждый вырез, каждый жест – это реальная боль, выпуклая, как узел на старой верёвке, которую не развязать.
В этот момент за кадром раздаётся новый голос – не свой, не знакомый, но пугающе близкий:
– Монтаж окончен. Осталась только ты.
Тея вздрагивает, поднимает взгляд к объективу, и в этом взгляде уже нет прежней наивности, только та усталость, с которой смотрят на мир те, кто понял, что ничего уже не вернуть, что монтаж потери – это не последовательность событий, а замкнутый круг, в котором каждый рано или поздно становится режиссёром, зрителем и жертвой.
Завершая ритуал, она поднимает с пола ножницы, разжимает их, будто примеряясь, можно ли отрезать собственную тень, и на миг кажется, что вот-вот прозвучит тот самый финальный крик, который разорвёт пространство между прошлым и настоящим. Но вместо этого – пустота, ни звука, ни движения, только короткий, резкий щелчок металла, после которого всё вокруг замирает.
Экран медленно тускнеет. В отражении стекла появляется не лицо Теи, а нечто неопределённое, полупрозрачное, напоминающее сразу и бумажную куклу, и детскую тень, и силуэт того, кого она уже не может спасти.
Последнее, что остаётся на плёнке, – детский почерк, выписанный неровными буквами: «Я помню. Я сохраню».
И после этого полная, беспросветная тишина.
ГЛАВА 1: НИКЕЛЬ НА ЯЗЫКЕ
«Благодарим за ваш текст. Не укладывается в формат. Редакция желает творческих успехов» – без подписи, без имени, только сухое «автоматически сгенерировано системой». Её имя, привычное, немного чужое в этом официальном письме, выделено жирным: Тея Аркадьева, и под ним дата, время, имя журнала, в котором она когда-то мечтала оказаться, теперь перечёркнутое невидимой рукой.Утро пришло не как облегчение, а как насмешка – белое, резкое, слипшееся из тусклого света монитора и звонкого холода батареи, на которую Тея уронила босые ступни, пытаясь хотя бы так разбудить себя, вынырнуть из мутного сна, где слова ломались под пальцами, а черновики уносило сквозняком в щель между сном и настоящим. На экране, ровно в семь пятнадцать, как будто по расписанию, мигнул новый отказ:
Тея прочитала письмо трижды, не меняясь в лице, как будто только отсрочивала неминуемую горечь, а потом медленно закрыла почтовый ящик, привычным жестом стёрла с монитора отпечатки пальцев и попыталась вспомнить, каким был вкус победы – если он вообще когда-то существовал.
Теперь, после пятнадцатого отказа за месяц, любое новое слово напоминало не свежий лист, а ржавый, чуть шершавый никель – металл, который растворяется на языке, оставляя после себя только терпкую горечь и ощущение, будто рот наполнили мелкой стружкой.