Лесная обитель - стр. 12

– Тут ничего страшного – даже не сломана, – обронил кто-то.

Но Гай разом стряхнул с себя сонную одурь, едва Кинрик сказал:

– Держись, парень! Кол был грязный, но, если рану прижечь, думаю, руку мы тебе спасем.

– Эйлан, ступай отсюда, – коротко скомандовал старик, – юным девушкам такое видеть не пристало.

– Я его подержу, Эйлан; а ты иди, – поддержал Кинрик.

– Я останусь, отец. Может, я смогу помочь. – Она накрыла ладонью кисть Гая, и старик проворчал:

– Как знаешь, только не вздумай визжать или падать в обморок.

В следующую минуту Гай почувствовал, как чьи-то сильные руки – наверное, Кинрика? – крепко притиснули его к матрасу. Пальцы Эйлан по-прежнему переплетались с его пальцами, но вот они чуть дрогнули; молодой римлянин отвернулся, зажмурился и сжал зубы, сдерживая позорный крик. Резко запахло раскаленным железом – и все его тело словно взорвалось страшной болью.

Губы его искривились в немом вопле, но наружу вырвался только сдавленный хрип. Грубая хватка разжалась, теперь Гай чувствовал только нежные руки девушки. Он с трудом разлепил глаза: друид глядел на юношу сверху вниз, в седеющей бороде затаилась хмурая улыбка. Бледный как смерть Кинрик все еще склонялся над раненым; Гай видел похожее выражение на лицах зеленых юнцов, впервые побывавших в бою.

– Что ж, парень, одно могу сказать: ты не трус, – сдавленно проговорил Кинрик.

– Спасибочки, – не к месту ответствовал Гай. И потерял сознание.

Когда Гай снова пришел в себя, светильники уже догорели: по-видимому, он очень долго провалялся без чувств. Тускло мерцали угли в очаге; в этом неверном свете юноша смутно различил рядом с собою силуэт юной Эйлан: она дремала сидя. Гай чувствовал себя совсем разбитым, предплечье пульсировало болью, хотелось пить. Где-то рядом слышались женские голоса. Плечо было туго перетянуто льняными повязками – Гаю казалось, он запеленут как новорожденный младенец. Рану умастили какой-то густой маслянистой мазью, от полотна пахло жиром и бальзамом.

Девушка молча сидела у постели на трехногой табуретке, бледная и хрупкая, как молодая березка. Мягкие и тонкие волосы, гладко зачесанные за уши, чуть вились, упрямо отказываясь лежать ровно. На шее у нее поблескивала золоченая цепочка с каким-то амулетом. Гай знал: бриттские девушки созревают поздно; ей, вероятно, лет пятнадцать. Еще не женщина, но со всей очевидностью уже не ребенок.

Раздался грохот, словно кто-то выронил ведро, и послышался вопль:

– Тогда иди сама их и дои, если угодно!

– А с коровницей что не так? – резко возразил женский голос постарше.

– Да она все вопит и стенает словно банши[3], никак не утешится – римские душегубы забрали ее мужа на рудники вместе с прочими, а она осталась с тремя малыми детьми, – отвечал первый голос, – а теперь за ними ушел и мой Родри.

– Проклятье Танароса на головы всех этих римлян… – Гай узнал голос Кинрика, но женщина постарше оборвала его на полуслове.

– А ну тише. Майри, накрывай на стол, нечего тут стоять и кричать на парней. Я схожу поговорю с бедняжкой – скажу, пусть принесет малышей сюда, в дом, но нынче вечером коров подоить все равно надо, даже если римляне уведут всех мужчин Британии до единого.

– Доброе у тебя сердце, приемная матушка, – промолвил Кинрик, и голоса снова поутихли до невнятного гула. Девушка глянула на Гая – и поднялась с табуретки.