Легенды старой Риги - стр. 6
Но вот с почестями уйти на покой, и почивать на лаврах, у Ясонса не получилось: голуби продолжали преследовать его и после смещения, даже дома, и во дворе. Не выдержав такого, и презрения и насмешек других высокородных дам Риги, Мальвина ещё через год отчалила, уехав к матери, в Лиепаю. Детей она забрала с собой, хотя голуби были в какой-то степени демократичны и разборчивы: отпрысков неудачливого бургомистра никогда не трогали!
Говорят, что всё это постепенно подтачивало и здоровье и нервы пожилого мужчины, и в пятьдесят пять его разбил паралич. После чего прожил он не более пяти месяцев.
И, все это видели, и этот факт абсолютно достоверно зафиксирован, что во время похорон Гиртса, когда гроб уже опустили в могилу, первым сбросил своё «поминальное подношение» в виде огромной белой кляксы, особенно большой и матёрый голубь – размером с доброго орла!
С тех пор при даже случайном упоминании кем бы то ни было имени Гиртса Ясонса все рижане поворачивают голову к левому плечу, и смачно плюют три раза…
Кстати: тьфу-тьфу-тьфу!
3. Волшебное зерцало.
Это случилось при бургомистре Янисе Майзите. Которого, если честно, все горожане уважали: он не драл налоги до последнего лата, и построил больницу для бедных. И гостиницу.
Жил тогда на улице Калею башмачник Юрис Стаэгле. И была у него жена Вия. К сожалению, была она намного старше его, и постоянно чем-то болела. Так что никто не удивлялся, что детей им Бог не дал.
Вот, прожили они вместе двадцать лет, и совсем плохо стала выглядеть Вия. Согнутая радикулитом в три погибели, хромающая, с одышкой, лицо – сплошные морщины… Словом, кто не знал чету Стаэгле, принимали Вию за мать Юриса.
А к старости, как-то осенью, совсем слегла Вия: уже и из дома почти не выходила. Вот и приходилось Юрису самому и печь топить, и обед варить, и бегать на рынок за продуктами, и к коллегам по цеху, когда надо было прикупить, там, новой дратвы, или лапку поменять, или шило поломанное заменить… Потому что не было у него денег, чтоб подмастерьев содержать. Но он не жаловался: старался быть приветливым со всеми, и с клиентами, и с соседями. Всегда улыбался. На жизнь не жаловался.
И вот однажды, когда он шёл с рынка, с корзинкой свежих овощей и других продуктов, повстречалась ему, уже у поворота на его улицу, цыганка. Выглядела она, если верить Юрису, ещё более больной, чем его жена. А на руках у неё был ещё и грудной ребёнок. И уж такой измождённый и худой, что сердце у Юриса буквально защемило. И хотя цыганка уже ничего не говорила, и даже не просила, сидя на тротуаре, и прислонившись спиной к двери богадельни, куда, очевидно, пришла в последней надежде на помощь, а только смотрела! Да таким взглядом, что достал Юрис из своей корзинки свежую, ещё горячую и пахнущую корицей и сдобой, булку, и дал цыганке.
Впилась тут же та зубами в выпечку, глаза прикрыла, и даже застонала – не то от удовольствия, не то от благодарности. А уж в глаза Юрису теперь так смотрела – тому даже неудобно стало. Достало он тогда и кусок колбасы, да тоже отдал цыганке. Та колбасу спрятала под одну из своих необъятных разноцветных юбок, а оттуда достала что-то, завёрнутое в тряпицу.
Юрис как раз собирался уходить, как протянула цыганка эту тряпицу ему, и сказала голосом хриплым и тихим: