Курсант Империи – 4 - стр. 3
«Главное – не размах, а концентрация силы в точке удара», – говорил седой мастер в фильме. Это я тогда запомнил. А еще он говорил – «Представь, что твой кулак – это таран, а тело – стена, которая его толкает».
Так… Я сжал правую руку в кулак, стараясь не думать о том, что костяшки уже разбиты о предыдущие попытки. Глубокий вдох, наполняющий легкие кислородом. Медленный выдох, с которым уходит паника. Еще один вдох, глубже, до боли в ребрах.
Первый удар. Короткий, резкий, всего десять сантиметров замаха, но я вложил в него все, что мог – злость на тех, кто это устроил, страх за друзей, ненависть к собственному бессилию. Кулак встретился со стеклом с глухим стуком.
Ничего. Только новая волна боли в уже травмированной руке.
Второй удар. В ту же точку, чуть правее центра, где стекло должно быть чуть тоньше из-за изгиба купола. Третий. Четвертый. Пятый. С каждым ударом боль усиливалась, но я заставлял себя не обращать на нее внимания.
На шестом ударе костяшки превратились в кровавое месиво. Но боли я не чувствовал и продолжал. Восьмой. Девятый. Кровь разлеталась брызгами при каждом ударе.
На десятом ударе раздался негромкий, но отчетливый треск.
Трещина! Маленькая, тоненькая, как волосок, но она была! Паутинка повреждения в идеальной поверхности стеклопластика.
Ободренный, я бил снова и снова, расширяя трещину, превращая ее в звездочку, потом в снежинку трещин. Стекло не разлеталось эффектными осколками, как в кино, оно трескалось, крошилось, но держало форму. После еще десятка ударов мне удалось пробить дыру размером с кулак, не больше. Края были острые как бритва, и когда я просовывал руку, они резали кожу, добавляя новые раны к уже имеющимся.
Но этого хватило, чтобы мой голос прошел наружу.
– Асклепия! – заорал я в дыру изо всех сил. – Режим сохранения жизни пациента! Любой ценой!
Старая модель замерла посреди попытки вырваться. Потом медленно, механически повернула голову ко мне, и я как будто увидел, как в ее искусственных глазах словно переключились тумблеры – погас один огонек, зажегся другой.
– Приказ принят, – произнесла она совсем другим голосом – жестким, лишенным интонаций, похожим на голос военного компьютера. – Активация протокола экстренного спасения.
И тут началось настоящее безумие.
Асклепия дернулась с такой силой, что удерживающие ее Эпионы пошатнулись. Она не просто пыталась освободиться теперь – она боролась с методичностью машины, получившей приоритетную команду. Ее движения были неловкими, угловатыми, лишенными грации новых моделей, но в них была неумолимость парового молота.
Эпионы мгновенно отреагировали, усилив захват. Теперь они тоже перешли в режим активного удержания. Шесть андроидов сцепились в странном подобии борьбы – без ударов, без бросков, только захваты, удержания и попытки вырваться. Асклепия дергалась, выкручивалась, использовала вес собственного тела, чтобы сместить центр тяжести. Эпионы компенсировали каждое ее движение, перехватывали руки, блокировали попытки сделать шаг.
– Да дай ты им уже по башке! – заорал я в отчаянии, видя, как безуспешно Асклепия пытается пробиться к капсуле Папы.
Сержант лежал в открытой капсуле неподвижно. Судороги прекратились, но и признаков жизни я тоже не видел. Его массивная грудь едва заметно поднималась и опускалась – он дышал, но до сих пор был без сознания.