Курсант Империи – 3 - стр. 16
Посадка снова вышла жесткой даже по меркам аварийных приземлений. Аэролет ударился о бетон, подпрыгнул, накренился, проехался на брюхе несколько метров, высекая фонтаны искр, и замер, жалобно скрипнув напоследок.
Не успели мы выбраться из искореженной машины, как нас окружила толпа. Лица сливались в калейдоскоп эмоций – восторг переплетался с недоверием, благодарность с изумлением, облегчение со слезами. Чьи-то руки хватали за плечи, хлопали по спине, тянули в объятия. Голоса сливались в единый гул.
Толпа расступилась, образуя коридор, и через который к нам подошел полковник Кнутов. Его походка оставалась размеренной, спина прямой, лицо непроницаемым – Кнут старался держать марку. Но и в единственном глазу плясали искорки чего-то нового.
Он остановился перед нами, окинул взглядом нашу потрепанную компанию – Капеллана в забрызганной зеленой кровью броне, Кроху с дымящимися от перегрузки сервоприводами, Мэри с винтовкой, которую она не выпускала из рук даже сейчас, Толика, бледного от пережитого, на счастливого до безумия и Яну в порванном летном комбинезоне, ну и меня конечно.
– Капитан Бекетова, – его голос прорезался сквозь шум толпы, официальный, но с непривычными нотками. – Старшина Костин. Рядовые. Вы совершили невозможное. Благодаря вашим действиям база спасена, гражданские живы, угроза нейтрализована.
Он сделал паузу, словно боролся с собой, потом махнул рукой:
– К черту официоз. Вы спасли наши задницы. Спасибо.
Слова прозвучали так неожиданно из уст всегда официального Кнутова, что толпа на мгновение замерла, а потом взорвалась еще более громкими криками одобрения.
Капеллан шагнул вперед, вытянувшись по стойке смирно несмотря на усталость, сгибавшую плечи:
– Господин полковник, благодарность следует адресовать прежде всего рядовому Василькову. Вся операция – его идея. План с маткой, использование ее крика для отзыва атакующих – все это придумал этот парень. Мы же просто… помогли с реализацией.
Кнутов медленно повернулся ко мне, и в его взгляде я прочитал целую историю внутренней борьбы – от изначального презрения к сосланному сюда "столичному мажору" через вынужденное признание моих способностей до нынешнего, еще не полного, но уже ощутимого уважения.
– Васильков, – он протянул руку – живую, не механическую, что само по себе было жестом. – Хорошая работа, боец. Очень хорошая работа.
Рукопожатие оказалось крепким, и в нем я ощутил нечто большее, чем формальная благодарность командира подчиненному. Это было признание меня равным.
И тут толпа сомкнулась вокруг нас как морская волна. Десятки рук подхватили меня, подняли над головами, подбрасывая вверх под оглушительные крики: "Мажор! Мажор! Мажор" Я мелькал над морем лиц – восторженных, благодарных, живых. Чья-то пожилая женщина в технической робе плакала, сложив руки в молитвенном жесте. Молодой солдат из соседнего взвода орал что-то неразборчивое, но явно одобрительное. Какой-то угрюмый прапорщик из интендантской службы улыбался беззубым ртом…
Краем глаза я видел, как подхватили остальных – Капеллана, который сохранял каменное выражение лица даже покачиваясь на руках толпы, Толика, визжащего от восторга и ужаса одновременно, даже Кроху, хотя для этого потребовалось человек пятнадцать самых крепких мужиков. Только Мэри избежала этой участи, отступив к стене с винтовкой наперевес – ее репутация "Кровавой" все еще работала как невидимый барьер.