Курсант Империи – 3 - стр. 12
Матка издавала звуки – не рев, не визг, а что-то среднее между писком и стоном. Высокий, пронзительный звук, от которого закладывало уши даже через остаточную глухоту от контузии. Звук страха, боли и ярости одновременно.
Следом показались люди. Капеллан, весь в зеленой жиже и каменной пыли. Кроха, чей эндоскафандр чуть ли не дымился от перегрузки. Мэри с винтовкой наперевес, как всегда по привычке прикрывающая тылы. И Сашка – усталый, грязный, но с улыбкой и горящими глазами человека, которому в голову пришла гениальная идея.
Или полное безумие. Что в данном случае было почти одно и то же.
Толик уже бежал обратно, на ходу выпытывая у Капеллана подробности. К тому времени, как матку полностью вытащили на поверхность, он уже знал всю историю и теперь, запыхавшись, пересказывал Яне:
– Представляете, наш Санек уговорил не убивать эту тварь! Они вчетвером тащили эту тушу от самой камеры! Волоком! Бронескафандры чуть не сдохли от перегрузки! А эта мамаша все время пыталась укусить, хоть и была без клешней! А визжала так, что…
– Хватит! – Яна выпрыгнула из кабины, подошла ко мне. Я же стоял у извивающейся матки с видом человека, созерцающего свой шедевр.
– Васильков, какого черта? Зачем ты ее сюда выволок?
Она даже забыла, что сердится. Изумление перевесило обиду.
Я повернулся к ней, и на моем лице играла та самая улыбка – наполовину уверенная, наполовину безумная, которая обычно предшествовала либо гениальным решениям, либо эпическим катастрофам.
– Затем, чтобы спасти тех, кого мы еще можем спасти, – сказал я, и в моем голосе звучала странная уверенность человека, который либо абсолютно прав, либо окончательно спятил.
– Что? – Яна покачала головой. – Как эта… эта гора мяса может кого-то спасти?
Вместо ответа я подошел к аэролету, забрался в кабину, начал переключать тумблеры на консоли связи.
– Настрой общую частоту с базой, – бросил я через плечо. – И включи усилитель звука на максимум.
– Зачем? – но руки капитан Бекетовой уже сами выполняли команды. Годы службы научили – когда кто-то говорит таким тоном, сначала делаешь, потом спрашиваешь.
– Сейчас увидишь. Точнее, услышишь.
Общая частота ожила какофонией голосов – крики, команды, звуки выстрелов, взрывы. База была в огне. Яна различила голос кого-то из офицеров, кричащего о прорыве в секторе. Потом чей-то предсмертный вопль. Потом мат – густой, отборный, с тем особым чувством, которое вкладывают в ругань обреченные люди.
Я взял микрофон, поднес его к пульсирующему брюху матки, нажал кнопку передачи:
– А теперь, мамаша, спой нам свою песню.
И ударил прикладом винтовки по обожженному боку твари.
Матка взвыла.
Но это был не просто вой – это был ультразвуковой вопль, усиленный динамиками аэролета и переданный на все частоты одновременно. Крик боли, страха, отчаяния. Крик матери, зовущей своих детей. Крик, который должен был пронестись через километры эфира и достичь каждого богомола в радиусе действия передатчика…
***
В это же самое время, в тридцати километрах от карстовых пещер, полковник Кнутов стоял на крыше Цитадели – центральной башни штаба батальона – и наблюдал конец света.
Единственный глаз полковника методично сканировал поле боя, профессионально оценивая масштаб катастрофы. Периметр был прорван в шести местах. Шесть дыр в стене, через которые лилась черная река хитина и когтей. Десятки тысяч богомолов – уже не организованные волны, а хаотичная лавина голодной ярости – заливали базу, сметая все на своем пути.