Культурология. Дайджест №3 / 2017 - стр. 25

Что лучше: прекраснодушие Мери или неприкрытый цинизм Печорина? Нелицеприятная правда о человеческих слабостях или романтические иллюзии о возвышенной душе? Безответственная глуповатость Грушницкого или порочная искушенность Печорина? Стоит ли подглядывать в приоткрытый ставень или проще и спокойнее пройти мимо? Все эти вопросы ведут нас к центральной проблеме «Княжны Мери», пропитанной печоринской рефлексией и наблюдением над человеческими характерами: что несет человеку опыт познания себя и других, и где та черта в постижении душевных тайн, за которую простым смертным лучше не заходить.

1. Лермонтов М.Ю. Герой нашего времени. – СПб.: Азбука-классика, 2006. – 224 с.

2. Польская Е., Польский Л., Розенфельд Б. «И звезда с звездою говорит…» – Кисловодск: МИЛ, 2005. – 243 с.

3. Розенфельд Б. Малознакомый Кисловодск. – М.: Гелион АРВ, 2005. – 272 с.

4. Лермонтов М.Ю. Сочинения в четырех томах. – М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1958. – Т. 1. – 826 с.

5. Герштейн Э. Роман «Герой нашего времени» Лермонтова. – М.: ЧеРо, 1997. – 128 с.

6. Анненский И. Избранные произведения. – Л.: Худ. лит., 1988. – 736 с.

7. Хамар-Дабанов Е. Проделки на Кавказе. – Ставрополь: Кн. изд-во, 1986. – 256 с.

Когда пробуешь охватить одним взглядом четверть века писательской работы Камю, поражает на редкость четкая, будто заранее обдуманная и тщательно выверенная упорядоченность его наследия. Иной раз трудно отделаться от догадки, неверной и все же соблазнительной, что оно не сложилось в ходе стихийных и зачастую сбивчивых поисков, а выстраивалось умом, озабоченным тем, чтобы кривая его становления – коль скоро она не может быть совсем уж прямой линией – все-таки была по возможности стройной и плавной, без резких изломов и внезапных зигзагов. Книги следуют одна за другой так, словно это очередные разделы единого сочинения, обогащенного по ходу продвижения вперед и повернутою разными гранями.

«Миф о Сизифе» растолковывает в пространных умозрительных выкладках истины, открывшиеся повествователю в ранних лирических эссе в минуты озарений; «Бунтующий человек» отправляется от той самой точки, где остановилось раздумье «Мифа о Сизифе». В свою очередь, теоретические работы не только примыкают к пьесам и прозаическим повествованиям, но и дают ключ к ним: «Миф о Сизифе» проливает свет на философскую суть «Калигулы» и «Постороннего», в одной из главок «Бунтующего человека» обсуждаются факты, послужившие материалом для «Праведных». Эпизоды, мимоходом намеченные в какой‐то вещи, потом образуют костяк следующих: из нескольких фраз «Постороннего» выросло «Недоразумение», лицо, едва промелькнувшее в «Постороннем», станет чуть ли не основной фигурой «Чумы».

Не делая секрета из известной преднамеренности всех тех перекличек и подхватов, Камю в «Записных книжках» в 1947 г. набросал для себя даже схему своего рода триптиха, каким ему рисовалось собственное творчество. Хронология и логическое членение здесь совпадают. Первая часть озаглавлена «Абсурд» и включает произведения с кануна войны до ее окончания: «Калигулу», «Постороннего», «Миф о Сизифе», «Недоразумение». Во вторую, «Бунт», входят «Чума», «Праведные», «Бунтующий человек». Здесь автор пытается извлечь уроки из прошлого, обдумать судьбу и долг личности в потоке истории, характерные для интеллектуальной атмосферы в послевоенной Франции. Черновики третьей части не названы, там значатся замыслы, так и не осуществленные. После гибели писателя эту часть можно с немалой долей приближенности обозначить как «Изгнание», отнеся сюда «Падение» и «Изгнание и царство». У каждой части есть довольно очевидные исторические, биографические и тематические границы. Камю как бы сам подсказывает наиболее желательный подход ко всему, что вышло из-под его пера: за летописью трудов и дней он приглашает уловить жесткую последовательность мысли, привыкшей к ясной расчлененности пройденного ею пути и вместе с тем сопряжению всех своих концов и начал.