Культурология. Дайджест №1 / 2016 - стр. 18

Жуковского достойны стоять наряду с выдающимися описаниями путешествий, например, с очерками путешествий Гейне, которые они, пожалуй, даже несколько напоминают, хотя бы по общему «романтическому» духу. Та устарелость, которую имеют в виду, говоря о романтизме Жуковского, и те черты его творчества, которые называют сентиментальными (считая их тем самым показателями некоторой слабости его художественного дарования), по существу, правда, должны быть отнесены к общему колориту той эпохи, но что все это не может касаться вопроса о степени художественного таланта, это очевидно хотя бы из того, что многие из этих особенностей равно свойственны как Жуковскому, так, например, и Гёте и др.

Необыкновенно сильное впечатление производят «Последние минуты Пушкина»96. Личное почти безотлучное присутствие Жуковского при умирании Пушкина, с которым у него были давние близкие отношения, и искреннее благоговейное чувство к памяти о нем сообщили описанию последних часов Пушкина чрезвычайную напряженность. И если Пушкин в знаменитом пятистишии, «обращенном к Жуковскому», сделал имя его как поэта дорогим для всех поколений, то Жуковский не остался в долгу перед ним, но сделал неумирающим уже самый образ, притом последний, живого Пушкина. Интимное и глубоко-внимательное ко всякой мелочи (которые приобретают в час смерти такую значительность) описание Жуковского, вводящее нас всецело в атмосферу спальной, где кончается невыразимо дорогой нам человек, производит такое впечатление, каким только может захватить написанная страница. Это впечатление напоминает по характеру то, которое некоторые вынесли из посещения Астаповской комнаты в музее Толстого: то же чувство близости дорогого покойника, переживаемой в известной обстановке. Но только в «комнате Пушкина» перед нами проходят и все страдания его, прерываемые минутами облегчения, и его последние слова и желания. И притом, как весь Жуковский отразился здесь: «Но что выражалось на его (Пушкина) лице, я сказать словами не умею. Оно было для меня так ново и в то же время так знакомо! Это было не сон и не покой! Это не было выражение ума, столь прежде свойственное этому лицу; это не было также и выражение поэтическое! нет! какая-то глубокая, удивительная мысль на нем развивалась, что-то похожее на видение, на какое-то полное, глубокое удовольствованное знание. Всматриваясь в него, мне все хотелось у него спросить: “Что видишь, друг?..” В эту минуту, можно сказать, я увидел лицо самой смерти, божественно тайное; лицо смерти без покрывала. Какую печать наложила она! И как удивительно высказала на нем и свою, и его тайну!»97 – Описания Жуковским случаев привидений своих и чужих (в «Очерках Швеции»98 и «Нечто о Привидениях»99) – шедевры подобных рассказов; здесь – его царство: балладник Жуковский не был «реалистом». «Три сестры» и «Взгляд на землю с неба» – превосходные стихотворения в прозе Жуковского (темою первого служит вечность, второго – страдание). Несколько статей, обнаруживающих проницательность критического чутья Жуковского, значительны также и тем, что в них Жуковский, не удовлетворяясь просто рассмотрением единичных литературных явлений, неизменно подводит их под общее понимание данного рода литературы. Таким образом, мы имеем, например, тонкие суждения Жуковского о басне аллегорической и художественной, о переводчестве как виде творчества (изложено раньше) и пр. «Главная и существенная польза критики», по справедливому мнению Жуковского, «состоит в распространении вкуса, и в этом отношении она есть одна из важнейших отраслей изящной словесности, прибавлю, и философии моральной»