Культурные особенности – II. Божья воля - стр. 13

***

А выбраться с космопрота оказалось до смешного легко. Опять вниз, коридорами технических этажей и наверх, в служебные залы управления порта. В подвале их окликнул какой-то техник, оглянулся, повел их за собой, по лестнице. Эмми схватилась было обратно за плеть, но разом повеселевший после коридоров Абим жестом остановил ее. Все, мол, в порядке, сестра. Потом был чей-то обшарпанный кабинет, долгий и малопонятный разговор, пачка крестовых лаков на столе и маленький пассажирский экраноплан, отваливший в море от служебного, скрытого от лишних глаз пирса. Волна шипела, разбивалась о гранитный причал, ветер нес пену в лицо, трепал и бился об полы куртки.

– А войти мы так не могли? – шепнула Эмми под нос. Раздражённо – усталость крутила, отдаваясь звоном в висках и мелкой дрожью в коленях, – обязательно было покатушки на мамонтах устраивать?

– Конечно, нет. Это же не вход, выход… – ответил Абим. Потом пояснил – свернув зубами, смахнул влагу с лица. Качающийся на волне экраноплан привел его в веселое настроение.

– Въезжающих таможня плотно пасет, а выезжающие ей неинтересны. Совсем. Только охрана периметра, а с ней договориться можно. Все одно мамонты на космодроме пасутся. Раз в месяц бродят сквозь стену, то туда, то сюда. Периметр весь в заплатах, Таможня устала уже. Забей, сестра, недолго им здесь сидеть осталось.

Оскалился – хищно и зло, лицо будто вспыхнуло, налилось черным, бесшабашным весельем. Вскинул средний палец вверх – ворону федерации на черном кубе здания таможенной службы. Голограмма вспыхнула, прорезала черное небо вокруг – прожекторным лучом, словно ярким, невидящим глазом.

Матрос махнул им рукой. Откинулся трап и Эмми резво скользнула на борт – в салон, украшенный перечеркнутой молнией. Голова кружилась – слегка. Уже не только с усталости.

– Высоко… Ой, высоко замахнулись…

Матрос поклонился ей. Та же перечеркнутая молния на рукаве, а глаза – большие и удивленные. Шёпот за спиной – то же, знакомое «оммм, брамимонда».

В салоне мерцал мягкий свет – переливом на меди и белом дереве облицовки. Мягкий диван и кофе уже на столе – горячий, дымящийся, пряный. Загудел чуть слышно мотор, пол под ногою мягко качнулся – экраноплан дал ход. Россыпь огней в иллюминаторе качнулась, поплыла назад. Алых, рыжих и белых портовых огней. Они начали гаснуть вдруг – один за другим, медленно. Они плыли в иллюминаторе слева на право, дрожали, скрываясь по одному в ночной мгле, за непроглядной стеной острого гранитного пика.

«Скала «Прощай родина»» – вспомнила Эмми вдруг слышанное от кого-то название, – говорящее название, воистину – прощай. Мало кому удавалось увидеть эту гранитную хрень дважды». Мягко скрипнуло кресло, кофе в чашке – пряный, густой.

Из-за стены полились голоса. Простуженные, хриплые голоса в такт старой песни:

«To the shores of Magadan-bay»

Один из голосов – глубокий, надтреснутый, звучный явно привыкший к команде. Черного Абима, явно. А слова путает. «Ему то откуда знать каторжный мотив? – подумала Эмми. Расслабленно, без интереса, – без разницы. От отца или деда. Тут у всех каторжники в роду». Кресло качало ее мягко, кружка дрожала в руках. На эмалевом боку тусклым червонным золотом горела знакомая молния.

«Плевать», – лениво думала Эмми, глядя, как тают в ночи рыжие огни и графитовые, черные скалы.