Кухтеринские бриллианты - стр. 22

– А что за однорукий заготовитель у вас тут объявился? – опять спросил Антон.

– Не встречался с ним, не знаю, – Игнат Матвеевич открыл дверь. – Ну, ладно. Время для меня – золото, на зерносушилку срочно надо. Если не увидимся сегодня, прошу вас, разберитесь с торчковскими деньгами обстоятельно. – И, кивнув на прощанье, вышел из дома. Едва он сел в машину, «газик» всхрапнул мотором, развернулся и запылил вдоль деревни.

Примолкший было дед Матвей оживился.

– Однорукий заготовитель, Антоша, последнее время часто в Березовку заезжает. Люди-то уж последнее завалявшееся барахлишко ему посдавали, а он продолжает сюда ездить. Что касается Глухова, скажу тебе так: чего-то неладное со Скорпионычем в последние дни происходит. Похоже, о смерти мужик задумался. На прошлой неделе подсел ко мне на скамейку возле дома, чую – выпивши. А раньше в рот спиртного не брал. Из кержаков он, которые выпивку категорически не переносят. Спрашиваю: «Не с Кумбрыком ли снюхался?» Вздохнул Скорпионыч тяжко: «Устал, Василич, от одинокой жизни. Помирать пора, да смерть стороной обходит». И невеселый разговор повел. Мол, не так свои годы прожил, как следовало прожить. Понятно, ядрено-корень, жизнь, случается, таким фертом закрутит, что небо овчинкой кажется. Только с чего это Глухов на старости лет запаниковал? В его годах человек уже не сердцем – умом живет. По себе знаю.

– Что ж у него случилось?

– Не доложился он мне в подробностях. Повздыхал, повздыхал да и отправился домой.

Как обычно, в страдную пору Березовка словно вымерла. Колхозники, пользуясь устойчивой погодой, старались не упустить ни одного погожего дня и почти все до единого были в поле. Теплую вязкую тишину, нависшую над деревней, нарушал монотонный гул комбайнов, работающих вдали за околицей, да во время школьной перемены всплескивался звонкий разнобой ребячьих голосов.

Потеряево озеро сияло огромным зеркалом, над которым, будто любуясь своим отражением, лениво кружили белогрудые чибисы. Клев был вялым. Глядя на неподвижные поплавки, Антон и Слава вполголоса разговаривали о Торчкове. Внезапно с пригорка от деревни послышалась веселая музыка. Тотчас на тропе оказался Торчков в большущих сапогах и, по-утиному спускаясь к озеру, еще издали бодро поздоровался:

– Здравия желаю, товарищи рыболовы!

– Легок на помине, – шепнул Славе Антон и, обернувшись к Торчкову, ответил: – Здравствуйте, Иван Васильевич. По-молодежному, с музыкой, ходите?

– Люблю, Игнатьич, это дело. – Торчков похлопал по висящему на ремне через плечо транзистору, подойдя к берегу, присел на борт Гайдамачихиной лодки. – С выигрыша такую музыкальную шкатулку приобрел. Теперь каждую новость прежде всех в Березовке узнаю. Даже иностранцев пробовал слушать, которые на русском языке бормочут.

– И что они говорят?

– Всякую ерунду несут! Злятся, что мы перед ними шапки не ломаем. А на хрена нам перед заморскими пузанами шапки ломать, правда? – Торчков, чуть помолчав, вздохнул: – Я, Игнатьич, по делу ведь тебя здесь отыскал. Баба мне покою не дает. Выкладывай, понимаешь, ей книжку – и баста!..

– Какую книжку? – не понял Слава Голубев.

– Не букварь, конечно. Сберегательную… – Торчков мельком взглянул на Славу и тут же снова уставился на Антона умоляющими глазами. – А где это я сберкнижку возьму, если меня до единой копейки обчистили? По моей натуре, сгори они огнем дармовые деньги, однако баба по-своему рассуждает… Председателю нажаловалась. Тот с меня крупную стружку снял, а ей все мало, шумит: «Из дому выгоню! В суд подам!» Возможно, она так для острастки заявляет, но если подаст?.. Суд как припаяет уплатить женке полную стоимость мотоцикла… Я ж без штанов останусь. На одного тебя, Игнатьич, надежда…