Кромешная ночь - стр. 10
Скрипнула калитка. Послышались шаги на дорожке – странные: шаг – и тут же удар, этакий шаг с прихлопом. Странные шаги двинулись по дорожке – то есть не шаги, конечно, а она, эта самая Руфь, странными шагами одолела дорожку (шаг-стук, шаг-стук, шаг-стук), поднялась на крыльцо (шаг-стук, шаг-стук) и пошла по веранде.
Мистер Кендал глянул на меня и печально качнул головой.
– Бедная девочка, – понизив голос, сказал он.
Миссис Уинрой, извинившись, встала.
Она встретила Руфь в дверях дома и тут же отправила ее по коридору прямиком на кухню. Поэтому я девчонку почти не разглядел – вернее, только и успел бросить на нее один-единственный взгляд. Но то, что я увидел, поразило меня. Может быть, вас это не поразит, но меня поразило.
На ней было старенькое, какое-то серо-буро-малиновое пальтецо (настолько явно из универмага «Сирс и Роубак», что по совести эта уважаемая торговая фирма должна была бы ей за его ношение приплачивать) и грубошерстная юбка. На носу очки, в каких ходил, может быть, еще ваш дед, – маленькие круглые стекла, стальные дужки, оправа, давящая на переносицу. Такие очки делают глаза похожими на орешки в тарелке взбитых сливок. Волосы черные, густые и блестящие, но прическа – убиться можно!
У нее была одна нога, правая. Пальцы левой руки, сжимающие перекладину костыля, казались слегка кривоватыми.
Было слышно, как миссис Уинрой на кухне ею командует – опять-таки не то чтобы зло, но довольно жестко и нервно. Доносился шум воды, льющейся в раковину, звон кастрюль и шаг-стук, шаг-стук, шаг-стук во все более и более быстром темпе; в этих звуках слышалась встревоженность, покорность, признание вины. Казалось, чуть напрягись, и на их фоне расслышишь учащенное биение сердца.
Мистер Кендал передал мне сахарницу, а затем и в свой кофе положил ложечку сахара.
– Ц-ц-ц, – произнес он.
По книжкам я давно знал, что иногда люди произносят такие звуки, но в реальной жизни он был первым, от кого я их услышал.
– Как жаль! Такая славная девушка!
– М-да-а, – сказал я, – надо же!
– И ничего тут, видимо, не попишешь. Так и придется ей всю жизнь с этим маяться.
– Это вы к тому, что ей на деревянную ногу капусты не накосить? – переспросил я. – Так насчет этого есть обходные способы.
– Ну-у-у, – начал он, смущенно глядя в тарелку, – вообще-то, да, семья у них очень бедная. Но тут… в общем, дело тут не в деньгах.
– А в чем же?
– Ну… гм… гм… – Он даже покраснел. – Я, в сущности… гм… ничего конкретного о ее ситуации не знаю, но, насколько мне известно, дело в весьма специфической деформации ее левой… ну, как это…
– Ну! ну! – подстегивал его я.
– …нижней конечности! – закончил он.
Он так запинался и страдал, словно в этом слове было что-то неприличное. Я внутренне ухмыльнулся и опять его понукаю: «Ну! Конкретней!..» Но он не пожелал больше говорить о Руфи и ее… гм… конечностях, а я не стал настаивать. Когда не знаешь, оно даже как-то интереснее.
Я предчувствовал, что все узнаю сам.
Он набил трубку и прикурил. Спросил меня, замечал ли я когда-нибудь, сколь многие достойные люди – люди, которые бьются как рыба об лед, делают все от них зависящее, – от жизни получают слишком мало.
– Ясен пень, – подтвердил я.
– Н-да, – проговорил он. – Однако же у каждой тучки, как я понимаю, есть и светлая изнанка. Руфь не могла устроиться ни к кому другому, а миссис Уинрой не могла… гм… миссис Уинрой испытывала некоторые трудности в кадровом вопросе. Так что все замечательно сошлось. Миссис Уинрой получила благодарную и усердную прислугу. А Руфь имеет стол и дом и деньги на расходы. Теперь, кажется, пять долларов в неделю.