Крик журавлей в тумане - стр. 32
– Вот так учить их надо, чтоб язык свой поганый не высовывали, – сказал он солдату. – Эту никуда сегодня не выпускать, не сдохнут ее выродки без жратвы, товарки подкормят, а тебе за жалостливость – три наряда вне очереди. Выполнять.
– Есть! – салютнул паренек.
Женщина с трудом поднялась с земли и, пошатываясь, побрела в сторону барака.
Сергей Михайлович вернулся в больницу.
Надя старалась не кричать, но у нее это плохо получалось.
– А ты не тешпи, ты кшичи, Надейка, – уговаривала ее маленькая, сухонькая и абсолютно беззубая санитарка Машенька, – мы тута пшивычные, ты нас не стесняйся.
– Я не стесняюсь, – попыталась улыбнуться Надя, сжимаясь от нового приступа боли, – ой, мамочка!
Обработав руки легким хлорированным раствором, Сергей Михайлович подошел к Наде.
– Сейчас посмотрим, что там наша детка у мамы в животике поделывает, – подбадривая Надю, он осмотрел ее. – Все у нас прекрасно, уже и воды отошли, сейчас богатыря родим.
Крыленко улыбался, и Наде от его улыбки становилось легче. Она верила в то, что, пока он рядом, с ней ничего плохого не случится. Он обязательно поможет ей, надо только сначала потерпеть немного, а потом все останется позади. Этот ненавистный ребенок исчезнет навсегда из ее тела, а потом и из ее жизни.
Надя уже давно решила отказаться от ребенка сразу же после его появления на свет. Она не хотела его видеть, кормить, она вообще не хотела ничего знать о том человеке, который всегда будет напоминать о Зотове.
Время шло, а боль не только не исчезала, но и усиливалась. Сергей Михайлович старался казаться веселым, но глаза выдавали его озабоченность. День подошел к концу, уступая место тревожным сумеркам, обещающим трудную ночь.
– Я не могу больше, – не выдержала Надя, – я целый день мучаюсь, у меня все болит. Утром вы сказали, что все пройдет быстро, надо лишь немного потерпеть. Я старалась, терпела, но уже вечер. Я хочу поскорее. Мне больно. Мама, мамочка!
– Тешпи, тешпи, Надейка, ну еще немножешко, – Машенька гладила ее по голове и смотрела на Крыленко, как бы упрекая его в том, что Надя мучается.
– Не смотри ты на меня, – не выдержал Сергей, – она должна сама родить, а мы ей поможем, когда придет время. Надо только потерпеть. Операцию делать нельзя. Малокровна еще для того, чтобы резать ее. Так что будем надеяться и помогать.
Говоря так, он успокаивал не столько Машеньку, сколько себя самого. На самом деле Надино состояние беспокоило довольно сильно. Перебирая мысленно акушерские свои познания, он постоянно возвращался к одним и тем же фразам: «при общесуженном плоском тазе – разгибание головки, асинклитическое вставление, замедленное прохождение».
– Ну что ж, девочки, – преувеличенно бодро обратился он к фельдшерицам, – пора рожать. Готовьте наше знаменитое полотенце, будем выдавливать.
Медсестры встали по разные стороны от роженицы, положили под грудь полотенце, и это было последнее, что она запомнила. Потом Надя провалилась в густую вязкую темноту, из глубины которой навстречу неслись всего два понятных слова:
– Дыши, тужься… дыши, тужься.
Когда и эти слова стали пропадать в туманной дали, монотонные команды разорвал чей-то громкий крик. Однако она все еще продолжала старательно дышать и тужиться.
– Все, мамаша, расслабьтесь и отдыхайте, – весело сказал ей Сергей Михайлович. – Смотрите, какой у вас есть теперь сын-красавец, – он поднес к ее лицу крошечного, громко орущего человечка.