Крик журавлей в тумане - стр. 34
Обвинения в агитации так напугали маму Руфу, что она больше не задавала вопросов на эту тему.
Папаша Рубман не догадывался, какими пластами укладывались его слова в душе дочери. Взращенная в атмосфере запредельной родительской любви и обожания, она пришла в первый класс, ожидая особенного отношения к себе, но оказалось, что до нее никому нет дела. В классе, где было сорок человек, постоянно что-то происходило, и у Софьи не получалось быть вместе со всеми. Она очень хорошо училась, и за это ее звали «зубрилой», она пыталась помочь отстающим – ее назвали «собакой-задавакой», она честно отвечала на вопросы учителей – ее записывали в «подлизы». Софья переживала, не понимая, чтó она делает не так, а однажды, когда парень, который ей нравился, сказал, что из такого гадкого утенка, как она, никогда не вырастет прекрасный лебедь, проплакала всю ночь. Потом она еще долго ходила грустной, но рядом был папаша Рубман, который неустанно говорил про «маму-золото, папу-золото и много другого золота», подводя Софью к мысли о том, что необязательно быть «прекрасным лебедем», у «гадкого утенка» тоже могут быть неплохие перспективы, если он в золотой оправе. Мысль трансформировалась в убежденность, и школу Софья заканчивала не только с золотой медалью, но и с твердой уверенностью в том, что она первейшая из первых.
Выбирая медицинский институт, Софья думала не о том, чтоб помочь страждущим, а о выгоде, которую сулит профессия врача.
«Что такое инженер? – рассуждала Софья. – Железяки, машины, чертежи. Поживиться нечем, уважать тоже не за что. Другое дело – врач. Ему и кланяются, и подарки несут – лишь бы помог, лишь бы осчастливил своим вниманием. И никто не осмелится обидное слово сказать, никто не осудит, а если и осмелится, то сам же от этого пострадает. Есть у врача такая власть над людьми, и они это знают, ведут себя смирно».
О том, что у врачей есть и другое, более высокое предназначение, заключающееся в служении людям, Софья не думала, да оно ей было и не надо. В той жизни, которую она выстраивала, следуя заветам папаши Рубмана, ей нужны были деньги и власть, дающая защиту от обид. С этой точки зрения, профессия врача казалась ей идеальной, и она без проблем поступила в мединститут. Папаша Рубман от гордости за дочь поменял старый, тридцатилетней давности, пиджак на новый, купленный по случаю распродажи конфискованных у соседей вещей. А было это каких-нибудь пять лет назад. Мамаша Рубман выразила сомнения.
– Мне кажется, что наша дочь не очень любит людей и ей будет тяжело их лечить. Мне кажется, она сама больна.
– Как ты можешь так говорить о собственной дочери? Она тебе не нравится, да? – вопрошал муж. – Наша Софочка умная и послушная девочка. Как может матери не нравиться такая дочь? Ты плохо говоришь, Руфа, очень нехорошо.
– Я люблю нашу дочь, но врач всегда рядом с чужой болью и с чужими страданиями. Я много раз замечала, с какой брезгливостью смотрит Софочка на бедных и беспомощных людей, особенно на калек, – не отступала Руфа. – Может быть, сейчас она еще молода и не понимает этого, но со временем она возненавидит работу, на которой придется их лечить.
– Зачем ей калеки и нищие? – недоумевал папаша Рубман. – При чем здесь все эти люди? Софочка будет лечить себя и свою семью. Мне нет дела до других людей. Ты все-таки не любишь свою дочь?