Крик журавлей в тумане - стр. 25
– Чего? – удивилась Надя.
– В обморок, говорю, падай, а мы уж тут за тебя все объясним, – Матрена застучала в двери камеры.
Провожая Надю в Ужог, матерая уголовница прослезилась. Эта худенькая, слабенькая девчушка растревожила в ней материнские чувства, притупленные пожизненной разлукой с собственными детьми.
– Ну, ты, давай там, не робей, рожай как положено, – обняв припавшую к ней Надю, она неловко гладила ее по худеньким плечам. – Меня не забывай, может, даст Бог, свидимся. А по тюрьмам ты того, не приучайся, гиблое энто дело. Береги себя, – всхлипнула Матрена и, испугавшись собственной сентиментальности, отстранила Надю, нарочито грубо добавив: – Давай, будя. Михалычу привет передавай от заслуженной роженицы Советского Союза. Энто он меня так зовет. Скажи, скоро буду. Говорят, Витю Грека взяли. Вроде тут он, в наших краях кантуется. Глядишь, и сладим мы с ним еще одного гражданина для любимой нашей эСеСеСеРы.
Когда за Надей захлопнулась дверь, Матрена в бессильной злобе долбанула по железу кулаками и головным платком вытерла обильные слезы.
Глава 9
Блуждая в северном аду, замерзая от холода, страдая от горя и умирая от голода, Надя спасала себя надеждой на то, что наступит счастливый день ее отъезда из Воркуты. И вот этот день настал. Он был сумрачным и тяжелым. Под конвоем, в душной теплушке с зарешеченными окнами она отправилась в сторону другого медвежьего края – Архангельска. Холодная, вечно серая Воркута осталась позади, вместе с ней ушла в прошлое звериная ухмылка Зотова.
Начинался новый этап скитаний. Спецзона встретила Надю караульными вышками, колючей проволокой и густой чащобой стоящего за ней леса. Надя уже забыла, что деревья могут быть такими огромными, а таких темных, пугающих своей неизведанностью лесов она вообще никогда не видела.
Лагерь, в который она попала, был предназначен для претворения в жизнь лозунга товарища Сталина о том, что дети за родителей не отвечают. Здесь узницы из разных мест лишения свободы производили на свет свое потомство, а советская власть с готовностью брала на себя заботы о его воспитании. В больнице для «мамок» был «курорт». После грязных и вшивых бараков они нежились на белых простынях, лаская припавшие к груди плоды своей горькой любви. Продолжалось это блаженство не больше двух недель, затем детей отбирали и уносили из зоны в расположенный рядом, но за забором, а значит на воле, дом малютки. «Мамок» водили туда для кормления малышей несколько раз в день, остальное время они работали в пределах колючей проволоки. Через год детей распределяли по детским домам Советского Союза, а «мамок» рассылали по лагерям того же Союза. Схема действовала безотказно, и каждый винтик в этом механизме знал свое место. Если он его забывал, то навсегда терял свое место под солнцем и бесследно растворялся на бескрайних просторах Родины.
Начальник лагеря, увидев хрупкую девчушку с выпирающим животом, неодобрительно покачал головой:
– До того тоща да мала, что саму можно в дом малютки определять, а туда же, уже животом трясет. Видать, от работы отлынивает.
Изучив документы, он выяснил, что девчушка действительно еще та штучка. Не простая. Навешено на ней прилично, и срок большой даден. Видать, столько натворила, что и для первого раза годков не пожалели.