Крепостная - стр. 27
Носила я теперь простые платья или рубахи с юбками. Наряды, что остались из прошлой жизни, Нади надевала только в город.
Мне хотелось, чтобы время замерло, не торопилось. Ведь с новым законом придется мне, как ёжику: узелок на палочку и семенить в туман со своими мыслями. А здесь тепло, сытно и даже уютно.
Думая, что время еще есть, я засыпала с ладошкой под щекой. Такой привычки я не имела, а значит, у тела моего нового была и своя память.
Ранним утром я вставала досветла, потому что высыпалась, уснув до десяти вечера. Присматривала за голландской печкой, растопленной Фирсом, чтобы барин, проснувшись, пил чай возле нее в тепле. Я стала замечать, что встает он со своего кресла все тяжелее. Мне искренне было жаль человека, который плохого мне ничего не сделал за все время. А даже наоборот: не погнал из дома, не выяснял, чем я занимаюсь и стоит ли меня тут вообще держать.
Осип Германович будто жил прошлой жизнью, только громкоголосой помехи не стало. И теперь чай пить за газетой или очередной книгой стало гораздо приятнее.
Но нет-нет, а глянет на стул Домны, будто забывшись, хочет чего-то сказать, а ее не оказывается там. И тогда плечи его опускаются. Любил ли он ее? Думаю, да. Столько лет жить с человеком, даже не с самым хорошим характером, вырастить сына, вести дела. Даже вот пить чай ежедневно!
– Етить ее, спину мою. Будто Домна не померла, а уселась сверху, – прошептал он надсадно, вставая после завтрака.
– Осип Германович, а может и такое быть. Коли на себе все нести, то и спина заболит. Может, тревожит чего-то? – задумавшись, брякнула я и, опомнившись, прикрыла рот ладошкой.
С самоваром в руках, будто статуя, замерла Глаша. Мне показалось, что я телом почувствовала, как она представляет нас, живущих на улице.
– Надежда, это все не дело. Это болтовня одна и цыганщина. Говорят, хорошие костоправы на ноги ставят даже не ходящих. Да вот где их разыскать, тех костоправов? – он, как и я, ответил автоматом, а потом резко посмотрел на меня, будто перед ним только что заговорил самовар.
– Давайте намажу спину прогревающей мазью. У Домны Палны ее много осталось. Я знаю, как мазать и какими движениями. Она меня и учила. Говорила, что ей какой-то дохтур из Троицка показал, – я ковала, пока горячо. Мне барин нужен был сейчас как воздух. От его здоровья зависела моя жизнь и покой.
– Не смеши, Надюшка, ой не смеши! – захохотал он, и на его смех в двери постучали. Кто-то открыл. Долго шептались в прихожей, а потом вошел Фирс.
– Рано ты, Фирс. Опосля обеда поедем. Спина болит… мочи нет. А Надежда вот предлагает втереть какие-то специальные мази барыни покойной, – Осип не успокаивался, хохотал и держался за живот.
– Да я не за энтим, барин. Там, – Фирс мотнул головой в сторону передних ворот для пущего понятия, где именно, – к вам пришли, барин.
–И кто так рано? Неужто без договоренности нонче до обеда не ждут, а ежели я еще не одет? – барин, в отличие от его покойной жены, часто перенимал речь своих дворовых. Или же он так и жил всегда: с людом по-людски, а с важными персонами по чинам?
– Лекарь там. Ну, тот, что Домну Палну… – Фирс не мог подобрать слова, потому что «лечил» сюда мало подходило. Я бы сказала, «прикончил».
– Зови, зови, чего доброго человека на холоде держать? – поторопил его барин и с долей ненависти посмотрел на свое кресло.