Кремлевское кино. Б. З. Шумяцкий, И. Г. Большаков и другие действующие лица в сталинском круговороте важнейшего из искусств - стр. 12
Большевики не продержатся больше десяти дней! Но продержались и потрясли мир этими десятью днями. Не проживут и года! Прожили год, и два, и пять. А вот теперь уже десять лет потрясают мир, несокрушимо владея огромной кустодиевской бабой по имени Россия. И уже никто в мире не надеется так легко и скоро стряхнуть их с этих широченных пространств.
Десять лет назад четырнадцатилетний сын владельца екатеринбургской гостиницы «Сибирь» Гриша Мормоненко окончил музыкальную школу по классу скрипки, но благополучная жизнь внезапно рухнула. Вместе с родителями он возмущался тем сальто-мортале, какое совершила великая страна, и представить себе не мог, что по государственному заказу станет равноправным создателем ленты, рассказывающей о великих событиях того года. Тогда он уже был связан с искусством, но как! Рассыльный в городском театре, помощник бутафора, помощник осветителя. Пришла советская власть, и, когда из Екатеринбурга навсегда вышвырнули колчаковцев, он и прибившийся к дому парень из Сибири Ваня Пырьев вместе организовали самодеятельность в клубе ЧК.
Запоминающуюся фамилию надо сменить, сыном владельца гостиницы оставаться уже небезопасно – так вместо Гриши Мормоненко появился Григорий Александров и отправился руководить фронтовым театром.
Где еще случалось подобное? Третья армия, сражавшаяся с Колчаком, вечерами смотрела спектакли по только что написанным пьесам, с ходу поставленным на товарной железнодорожной платформе вместо сцены. Третья армия не понимала театральной условности, красноармейцы могли стрельнуть в отрицательного персонажа или возбудиться, когда актеры выхватывали сабли. Третья армия была самым лучшим зрителем и во все верила, театр мог только радоваться.
Вернувшись в Екатеринбург, вместе с Пырьевым Григорий создает детский театр, но его тянуло на что-то большее, манили известия из Москвы и Петрограда о новых театральных формах, о чем-то доселе не виданном и не слыханном. Еще не говорило радио, и его роль исполняли слухи: а в Москве, а в Петрограде, а в Киеве!.. Гремит Маяковский, будоражит зрителей Мейерхольд. Разрушай! Ломай! Преодолевай! Долой все старое – традиции, догмы, косность, закостенелость! Объединялись в труппы и группы с причудливыми названиями. В Екатеринбурге создали ХЛАМ – художники, литераторы, артисты, музыканты. С театральных галерок освистывали дореволюционных артистов, топали, орали, сопротивлялись милиции и чувствовали себя счастливыми: боремся! Ставили и собственные спектакли, такие, где все сикось-накось, дурь беспросветная, сплошные сальто-мортале, но зато весело. И называется: гротеск, социальная острота, новаторство.
Добрались и до кино. Александрова назначили инструктором губнаробраза, или, как он сам говорил, дикообразом. И отсюда-то пошел его шараш-монтаж. Отсмотрев сотню фильмов, Гриша понял, что все это безнадежное старье можно оживить, монтируя сцены из одних лент со сценами из других, создавая визуальную чехарду, кинематографическое сальто-мортале. И зачиркали ножницы, беспощадно кромсая пленки, создавая из них нечто невообразимое, каскады гротеска. Киношные завалы превращались в ожившее безумие, которому давали новое название и отправляли к зрителю, а зритель ничего не понимал, возмущался, требовал вернуть деньги, а то и просто уходил, плюнув: вот черти полосатые! Зато критики восхищались: новизна, смелость, полет фантазии киномонтажеров.