Красные зерна - стр. 6
Интересная штука память. Только шевельни ее, как костер, тронутый с одного конца, – сыпанет искрами во все стороны.
Молчун стоял на красноватой песчаной дорожке, широко расставив ноги. На высоких американских ботинках тускло поблескивали металлические заклепки. Через шею перекинут мягкий ремень американской автоматической винтовки. Зелено-грязная – тоже американская – пятнистая куртка, широкая в плечах, очень нравилась Молчуну. Недавняя злость на свою робость от одной мысли об обновках прибавили настроению солнечных лучиков. Теперь у него собственные – Молчун разгибал пальцы и чуть заметно шевелил губами, – ботинки, куртка, брюки. И есть еще винтовка. Видела бы его сейчас Клавдия. Молчун посмотрел на свою тень, длинноногую, широкоплечую, и, довольный собой, смело дал хозяину тени все шестнадцать. Отец говорил, что в шестнадцать он женился на матери и у них родилась дочь. Брат отца женился в пятнадцать. Все желали счастья, детей и долгих радостных дней. Молчуну было пока только четырнадцать.
Свои дни он перестал считать с тех пор, как однажды в пороховом дыму и треске автоматных очередей увидел неуклюже упавшего на землю отца. Земля содрогалась от взрывов, и ему, брошенному в песчаную воронку, виделась сестра Вероника, кровь. Потом все вокруг – деревья, отцовский дом превратились в страшную карусель. Его тошнило и бросало лицом о землю, он кашлял в удушливом дыму и выплевывал сломанные зубы.
В лагере контрас врач, лечивший зубы (оказывается, поразился тогда Молчун, есть и такие) осмотрел ему рот и, заставив прополоскать кисловатой водой, сказал: «Новые на месте выбитых не вырастут. Ты для этого слишком стар. Оставшиеся зубы червоточин не имеют. Для этого ты слишком молод. Жрать захочешь, откусишь и этими».
У врача были большие волосатые руки и белые, как мел, крупные зубы.
Сейчас у сарая многое вспомнилось. И мысли, которых Молчун боялся, прятался от них, начищая винтовку, слушая начальников, радуясь мелким и суетливым делам, мысли эти толстыми лесными лианами держали его и требовали ответа: «Почему так получилось? Те, кто напал на меня, отца и сестру, были контрас. А кто я сейчас? – спрашивал себя Молчун. – Тоже контрас. Да, я люблю свою винтовку. Она моя. Но не сегодня завтра меня пошлют за реку. И мы вместе с винтовкой будем стрелять. Винтовке все равно, кто будет перед ней. А мне? Что, если навстречу выйдут люди из их долины?»
Контрас гнали их, человек двадцать мужчин и подростков, через горную границу в свой лагерь. Их больно били прикладами, а потом обещали денег, красивую жизнь. Расстреляли перед строем парня, который пытался бежать.
Мысли были тяжелыми. И, как деревянные огромные колеса на старой повозке, двигались вокруг оси медленно и со скрипом. Но и они, казалось, вытянулись в струны бамбуковых побегов, когда Молчун увидел, как прямо на его пост шли двое: полковник Сопилотэ[3]и американский советник. Молчун втянул голову и, сжавшись, старался поднять подбородок. Сопилотэ слегка толкнул его кулаком в плечо, своим ключом отомкнул блестящий замок и с силой пнул дверь сарая.
Молчун дословно помнил сказанное вчера Сопилотэ. В подобных случаях часовой должен быть внимательнее самого внимательного, не раздумывать, быть готовым выполнить любой приказ, быть беспощадным, как тигр. Он снял винтовку с предохранителя и встал за дверью, которую Сопилотэ прикрыл изнутри.