Красные зерна - стр. 23
– Между столбами я натянул гамак. Когда шел дождь, я накрывался целлофановой пленкой. Мама сунула ее в мой рюкзак в последний момент. Брать ее я не хотел, а потом в сельве, вспоминая маму, – мне не стыдно в этом признаться, компаньерос, – плакал. Дождь пробивал зеленую крышу. А я юрк-ну в гамак, замотаюсь в пленку. Холодно, сыро, в животе бурчит.
«Ради чего такие страдания?» – думал Молчун. Они там в городах что – ума лишились, чтобы по доброй воле переться в сельву учить крестьян грамоте?! Что это вообще за люди такие, что им дома не сидится? Что-то не слышно разговоров про деньги. Кто им платит? Кто их кормит? Одними бананами с деревьев сыт не будешь – кукурузной лепешечки ой как хочется. А гайо-пинто! Молчун вспомнил их любимую с отцом фасоль с красным перцем и чуть не поперхнулся слюной.
Маленький учитель-пленник Мигель неожиданно выбил ладонями бойкую дробь, присвистнул и без напряжения, ровно ударяя пальцами по стыкам досок, словно по гитарным струнам, запел незнакомую Молчуну песню. Маленькому учителю помогал упругий, низкий голос. Часовой вспомнил лица пленников и отдал голос, видимо, старшему из учителей, тому, в рваной рубахе. Скорее всего, это он расспрашивал Мигеля, он задавал вопросы «о работе в сельве». Подпевал старший учитель умело. Рядом с ним звонкий голос Мигеля крепчал, как бы густел и не ломался.
«Концерт, как на деревенском фестивале», – усмехнулся Молчун и насторожился, услышав неожиданный скрип, пробившийся сквозь песню. Голоса учителей зазвучали громче. Старший учитель поперхнулся и закашлял.
«Без воды, пересохшим горлом не много напоешь», – хмыкнул Молчун. Он потрепал прибежавшего Чичо за ухо и приложил палец к мокрому носу пса.
«Вот Чичо пошел к реке и напился. И нет для него ни контрас, ни сандинистов. Хорошо жить собакой». Пес ткнулся мордой в ладонь и лег у ноги. Молчун перекатился с боку на бок и слушал теперь правым ухом. Левое ухо, натертое доской, горело.
Маленький учитель перестал стучать пальцами по доскам и говорил теперь, не спотыкаясь. Рассказ, и Молчун мог поклясться в этом, был как картинка. Молчун видел однажды на базаре работу рисовальщика. Сначала был просто белый лист. Человек прикасался к нему кисточками, и появлялись деревья, дома, коровы, люди. Человек хотел и его, Молчуна, перенести на бумагу, но не такой он дурак, Молчун. Только его и видели!
Молчуну, лежащему у сарая среди нескончаемых, заполнивших весь ночной воздух цикад, казалось, что маленький учитель взял его за руку и повел за собой.
Поскрипывали старые доски сарая. Кто-то из учителей чертыхался и смачно сплевывал, а Мигель уводил Молчуна в непонятную, пугающую, но влекущую жизнь.
– На одном плече – гитара, а на другом – карабин. Мы пришли дать клятву, свою, особую. А когда встали перед фотографиями погибших в сельве учителей, слов не стало. Сердце у меня билось у самого горла. На одном снимке была девочка. Она не дожила до своего тринадцатилетия один день. Контрас поймали маленькую учительницу на тропе. Я и сейчас помню ее имя. Хочу, чтобы запомнили его и вы – Каролина Исабель Кастро Ларсе. Каролина шла учить грамоте крестьян далекой деревни. Контрас зарубили ее мачете. Я не боялся контрас ни тогда, ни сейчас, но этот не прожитый Каролиной день сбил с ног меня. Мы стояли у портрета и, клянусь кровью Христа, я никогда так не пел. Нам подпевали все. Песня стала нашей клятвой друзьям, себе, Каролине, Сандино.