Красные зерна - стр. 16
– Бери еще, – Исидоро придвинул противень к Веронике. – Теперь здесь все твое. И, конечно, – мое. Так сказал твой отец.
Все это время Вероника настороженно наблюдала за Исидоро, встрепенулась:
– Отец? Вы сказали – отец?
Исидоро насупил лохматые брови, сложил руки на коленях.
– Я расскажу тебе все. Ты должна верить мне. – Кролик поднял глаза и, не стесняясь, заглядывал в распахнувшийся на груди Вероники халат. – Отец просил передать, чтобы ты жила у меня. Садись ближе. Все считают меня стариком, а я очень молод. Садись, – Исидоро говорил чуть слышно, слова тянул, как ром.
Под этим взглядом Вероника сжалась; желтый халат, как сухая шелуха, казалось, рассыпался. Противень жег руку, но никакая сила не смогла бы сейчас вырвать у нее это единственное оружие.
Когда Вероника подросла и округлилась, мать как-то сказала ей: «Учти, мужчина всегда будет пытаться сделать с тобой то, что ему нужно. А ты должна защищаться – всегда, даже если сама хочешь этого мужчину».
Только небольшой жизненный опыт девушки говорил: не все так просто, как говорила мать. Почему ее не захотел Мартинес Торо? Почему Роберто Осориос хотел доктора Исабель, а не Веронику, хотя она моложе и красивей?
В простой крестьянской среде, хоть и воспитанной на строгих католических традициях, все естественные побуждения были наружу. Вероника не раз и не два была свидетелем супружеских актов отца и матери. Но это было понятно и естественно: муж и жена делают себе детей, будущих работников, а ей – братиков и сестренок. Их станет много, как об этом мечтал отец.
Не знала она главного: что при этом чувствует отец, а главное, нравится ли это матери? Такого вопроса для Вероники никогда не существовало. Ей лишь рассказывали, что близкие движения мужчины и женщины приносят сильнейшее наслаждение, которое сравнить нельзя ни с чем. Она мечтала заняться этим с Мартинесом Торо, но, когда сейчас поняла, что может оказаться в объятиях омерзительного Кролика, ее охватил ужас.
И полное бессилие.
Ей, раненной пулей, отныне было небезразлично любое оружие, оно перестало быть красивой романтической игрушкой, а кроваво отметило у нее на теле свое вполне определенное назначение – убивать или делать больно, очень больно. Она боялась того огромного револьвера, который маячил на ковбойском поясе Исидоро. Она не хотела испытывать его действие на своем еще не зажившем теле. У необстрелянного бойца нет страха ранения. У того, кого пуля настигла хоть раз, этот страх поселяется до конца жизни.
Но отчаяние жертвы иногда делает чудеса.
Сама не понимая, что делает, Вероника встала, расстегнула пуговицы куртки, и блудливый взор старого педофила, скользнув по упруго стоячей груди с коричневыми сосками, уперся в окровавленные бинты на ее смуглом животе.
Вряд ли крестьянин Исидоро боялся крови.
Но все его возбуждение самца враз куда-то отлетело, оставив после себя горечь ребенка, у которого грубо вырвали из рук любимую игрушку.
Он сник, скукожился, засопел.
Помолчав, выдавил из себя:
– Тебе некуда идти. Я предлагаю, как хотел твой отец, жить у меня. Я буду тебя защищать. У контрас везде глаза и уши. Даже я по твоей одежде понял, что ты была в военном госпитале. Придут контрас и спросят: за какие заслуги лечили тебя сандинисты? Знай, ответа у тебя нет. Поэтому контрас тебя убьют или угонят в Гондурас. Ты знаешь, как там обращаются с такими, как ты?