Красное каление. Том третий. Час Волкодава - стр. 12
-Дам. Тихо!.. Идеть вроде!
Скупая зимняя зорька несмело засерела по белой низине, но тут же косматые клочья тяжелого тумана стали быстро заволакивать сухие заросли камыша и дикого терновника. Костерок уже погас и только малая искорка все еще слабо тлела где-то в его глубине.
Где-то далеко гулко расхохоталась ночная птица. Застоявшаяся вороная кобыла Романцова, почуяв приближение хозяина, приветливо и мирно заржала, кивая гривастой заиндевелой головой и нетерпеливо переминаясь на тонких передних ногах.
-Эх! Хороша! -Гришка блеснувшим краем глаза провел по ее округлой шее.
Он сбросил тяжелый кожух, оставшись в одной гимнастерке, и затаился за широкой фигурой Распекаева, вынул и поставил на взвод револьвер, но нож все же приставил к сонной артерии на темной шее штабс-капитана:
-Не дури только… Мне он живой нужон!
-Слово офицера, сказал.
Романцов в громадной лисьей шапке, насвистывая похабную окопную песенку, быстро шел по качающемуся заиндевелому мостку. На нем поверх черного кожуха был только маузер в громадной деревянной кобуре. В руке он нес какой-то узел.
-Распека-а-ай! Ч-черт тебя подери! Темень-то к-какая!.. А? П-п-римерз, штабс-кап-питан? – злобно крикнул он, едва выйдя на берег, -иди, дурилка, баул у меня… возьми…
-Да… на месте я… Замерз, как собака…
Едва он медленно поднялся на скользкий заснеженный берег, как Григорий одним прыжком сбил Романцова с ног и, навалившись, ловко вывернул его руки за спину, привычно стягивая запястья узкой сыромятной петлей. Урядник, разя самогоном, почти не сопротивлялся, только мычал что-то бессвязное.
-Пьяный, как собака, – Григорий наконец выпрямился на его спине, перевел дух, оглянулся.
Штабс-капитан сидел под тем же деревом и заразительно хохотал, задыхаясь и скаля ровные ряды крупных белых зубов. Заношенная солдатская папаха свалилась с его головы, обнажая трясущиеся седые космы давно немытых волос:
-Ну, театр! Ну, не могу…
Григорий молча отстегнул кобуру с «Маузером», перевернул Романцова на спину и теперь уже вблизи разглядел его, осветив лицо карманным фонариком. Тот по-видимому наконец понял, что попал в руки милиции и его еще довольно молодое лицо исказила судорога.
-Лежи и не дергайся, собака!
Григорий быстро отвязал лошадей, ласково потрепав за гриву покрытую легким инеем романцовскую кобылу, приторочил к ее седлу повод крупного дончака Распекаева, рывком поднял на ноги урядника, встряхнул его, стволом револьвера показал штабс-капитану подойти, а когда тот подошел, связал их обеих одной веревкой и, встав с лошадьми позади своих пленников, медленно повел весь караван в гору.
Солнце лениво поднималось над белой холодной равниной. Длинные розовые тени от лошадей и всадников, колыхаясь, спешили за ними. На первом привале, перед старым колодцем, когда кони жадно хватали мягкими черными губами снег, едва Панкрат послабил подпругу на своем жеребце, Распекаев усмехнулся и, покачав головой, сказал тихо:
-А может, еще и поспать завалимся, господа? Банда-то уже небось, на хвосте висит…
-Господа в Парыже, дурак… Што, так шибко любят своево пахана?– сощурился Панкрат.
-Не зна-аю, -штабс-капитан нарочито зевнул и заулыбался чистой и какой-то детской улыбкой, -но у вас в Гэ-Пэ-У любой язык развяжут, а им это надо?