Красное каление. Книга первая. Волчье время - стр. 6
– Ах, ты, паскуда!! – взревел отлетевший Остапенко и, подскочив, выхватил револьвер, но Гаврилов вдруг встал между ними:
– Остынь, Гришка! Успеешь, не дури.
Сузившиеся глубокие Гришкины глаза люто блеснули желтым хищным блеском, заходили судорожно желваки на широких скулах, он злобно сплюнул в снег и отошел.
Метель усиливалась, разбирался тягучий степной буран. Из белесого бурлящего мрака вдруг вынырнули вернувшиеся партизаны, ведя в поводу дрожащую мокрую Невесту.
Поперек крупа ее , туго обхваченный вожжами, висел обмякший труп Лопатина, весь в белой пороше. Буденновка отчего-то была развернута тылом на лицо и туго завязана на шее.
Один из бойцов, соскочив с коня, подошел к Гаврилову:
-Туточки он был, недалече… Пуля в глаз вошла, а ему лисицы уж полголовы сгрызли… А напарника евойного,– он кивнул на пленного, – под запрудой уж собаки жрут, отгонять не стали. А конь убег… Надо уходить, командир, заметает.
– Степа-а!! Будь человеком, Степа, да отдай же ты его мне! А-а ?! – заскулил, запричитал, Остапенко, – за Лопату-у, р-разор-ву, пор-рубаю-ю, падлу-у! Мы ж с ним! …С пятнадцатого год-а-а..! Что я деткам… его скажу-у… -и, навалившись на труп Лопатина, распластав руки, плакал, как дитя.
– Хреновые твои дела, господин офицер, – задумчиво проговорил Гаврилов, вплотную подойдя к пленному и еще раз в свете пучка горящего камыша рассматривая его, – в последний раз спрашиваю! Имей в виду, патрон на тебя, с-сука, я тратить не буду!!
И, встретив безразличный, спокойный взгляд, осекся, отступил. И, развернувшись, бодро кивнул Остапенку:
– А ну, Григорий, забирай… Братишка, свои сапоги! Не портить же добро.
Тот вскочил, размазывая по лицу слезы, и, неспешно подойдя, с разворота дал пленнику прикладом карабина под дых. Голова его поникла, он обмяк, Гришка, улыбаясь, сдернул сапоги и, отшвырнув портянки, свернул их вдвое, затем, повернувшись к своему жеребчику, аккуратно вложил в подсумок.
– Его тоже… Я тебе отдаю. Кончай его , Гриша, да смотри, не отстань! – вскакивая в седло, гаркнул Гаврилов, – по коням! За мной, ма-арш!!
Когда разъезд пропал в вертящейся белой мгле, Остапенко, спокойно улыбаясь, вынув револьвер, с силой еще раз ударил, находящегося в беспамятстве кадета рукояткой в затылок, будто отведя кипящую свою душу. Затянул потуже ослабленные веревки, пошарив по карманам его шинели, вынул золотые часы на цепочке и пустой серебряный портсигар.
Отступив пять шагов, взвел курок, наведя револьвер в безвольно висящую голову:
– За Лопату тебе, говно! Э-эх, жалко мне, что сразу, без мук подохнешь, падаль…– и вдруг, как что-то вспомнив, Гришка опустил ствол и отступил еще немного, – ну не-ет, нет, господин хороший, я нынче оч-чень, очень злой! Я тебе свою… Кару назначаю… Вот сейчас я с тебя юшку красненькую пущу… Для затравки! Хы-хы… И нехай тебя туточки голодные волчары живьем, по кусо-о-чкам, рвут! – и , растянув рот до ушей от вдруг осенившей его мысли, два раза выстрелил пленному в плечо и босую белую ступню.
Очень довольный собой, взлетел в седло, и, присвистнув, растворился в белой метели.
…Ольга, не слыша в течение получаса больше никаких звуков снаружи сторожки, кроме тоскливого воя пурги, уже хотела осторожно выйти, осмотреться, и уже взялась, было, за щеколду, как вдруг ударили где-то рядом два подряд револьверных выстрела. Она замерла, вздрогнув от неожиданности, и опять в напряжении отступила в дальний угол, побелевшими пальцами сжав до боли карабин.