КРАСНОЕ КАЛЕНИЕ Черный ворон, я не твой! - стр. 35

– То нам неведомо. Нам приказано, товарищ Остапенка…Вот мы и доставили.

– Ладно, ведите.

Гришка, с интересом рассматривая Батюшку, с досадой подумал, что теперь уж точно не получится еще разок обгулять эту полненькую молодую купчиху, такую щедрую на сладкие женские ласки.

– Сюды ево, в сени. И сами, – он пристально всмотрелся в серые уставшие лица конвойных, – тута пока перебудьте.

И, повернув голову, злобно крикнул в коридор:

– Терещенко! Терещенко, твою мать на всю дивизию!! Пр-роворонили, падлы? Р-разобраться с караулом!

Мокеич, как будто и не спал вовсе, с бодрым видом сидел в глубоком кожаном кресле купца первой гильдии, с любопытством рассматривая высокого и уже немолодого местного священника, присланного из блиновской дивизии.

– Говори.

Тот еще какое-то время пытливо и молча всматривался в осунувшееся, темное от старой болезни, с широкими скулами лицо Комсвокора. Затем неловко свел ладони, опустил глаза:

– Так вот ты какой… Думенко.

– Уж какой есть. Говори.

– Я не говорить с тобой пришел. С тобой говорить там, – он поднял глаза и палец в потолок, – будут. Я… Просить тебя пришел.

– Выручить кого хочешь, поп? От справедливой пролетарской пули… Спасти?

– Нет! – вскинув подбородок, тихо, но твердо произнес священник и Гришка, примостившийся напротив, на мягком стуле, вдруг увидел, как горит его твердый взгляд.

– Я не буду просить тебя, ибо у врага можно просить только пощаду. А мне она не нужна. Именем Христа… Я буду просить тебя как… Просто… Русский человек русского человека. Не более! – Батюшка медленно обвел повлажневшими глазами стоящих вокруг конников и Гришка, вдруг опять встретившись с этим твердым и спокойным взглядом, невольно опустил голову.

– Но и не менее!!

Воцарилась тишина. С темного двора только изредка доносился беспокойный храп лошадей да тявкали где – то неподалеку подворотные собаки.

– Давай дальше, поп, мне некогда. Ты, как мне только что доложили, пришел тайно, ночью, отпеть наших убитых врагов на взятой нами вчера Персияновской позиции. Да был задержан часовыми?

Батюшка вдруг сделал несколько шагов в сторону Мокеича, не отводя глаз от его осунувшегося лица. Гришка напрягся, подался вперед, сжал в ладони рукоятку браунинга. Но вдруг почувствовал, что разом вдруг онемели все его члены и он теперь не сможет и рукой пошевелить.

– Господь, как видно, скоро призовет и тебя, – Батюшка коснулся длинным узловатым пальцем желтой щеки Комсвокора, – но ты… Можешь теперь… Хоть как-нибудь искупить грехи свои земные.

– Ты не темни и прямо говори, Батюшка, мне ведь некогда псалмы с тобой петь… – теперь уже не своим, глухим и тонким голосом проговорил Комсвокор.

– Хорошо! Там, – священник показал рукой на север, – на Персияновских высотах, перед позициями артбатарей лежат верные сыны Отечества, мертвые лежат. Около трех сотен человек. И я, как слуга Господа нашего Иисуса Христа, хотел отслужить молебен по сим павшим воинам. Чтобы Господь принял и упокоил навек их мятущиеся души… Причастить израненных, ежели отыщутся, умирающих воинов…

Он умолк, прикрыл глаза под по-детски мохнатыми темными ресницами. В комнате стояла мертвая тишина, лишь изредка нарушаемая веселым перетреском дров в камине.

– Так в чем же дело. Иди, помахай там своим кадилом. Да и пусть их и закапывают… Мало мы их раньше зарыли? Как тех собак, без вашего поповского отпевания?