Кортес - стр. 30
Никогда – ни раньше, ни позже – он не ощущал такой полноты жизни, какую испытывал в ту пору. Все тогда было в охотку – и радость, и горе, и страх, и надежды. И эту женщину отдал легко, разве что тайно немного взгрустнул. Вскоре груда дел совсем заслонили образ этой Малинче, как ее называли местные. Ох, грехи мои тяжкие, уж сколько лет прошло, а он до сих так и не научился выговаривать эти странные ацтекские имена!.. Крестили ее Мариной. В дальнейшем им доводилось встречаться только во время переговоров, когда он пользовался ее услугами в качестве переводчицы… До того самого дня, когда, индейская женщина, ловко обманув часовых, пробралась в его шатер и призналась, что хранит великую тайну, но откроет ее только наедине и ночью. И чтобы Алонсо ни о чем не знал.
Кто бы мог предположить, что ее тайна оказалась ответом на все те тайны, что обступали его, дона Эрнандо, в чужом краю!..
Кто смеет утверждать, что у прославившихся – исторических! – людей не может быть друзей, что они всегда готовы пожертвовать любовью, дружбой, любой другой человеческой привязанностью ради достижения великой цели. Как утверждает мой духовник и летописец Гомара, это им даже ставится в заслугу, однако никто не желает понять, что такое, если и случается, то никак не по вине знаменитого человека. Исключительно в силу обстоятельств, когда приходится жертвовать не только друзьями, но собственной жизнью или – что еще страшнее – душевным спокойствием. А то и спасением души!.. Слава богу, я не могу упрекнуть себя в подобной измене, и даже если мне приходилось поступать вопреки велениям сердца, то в подобных случаях я всегда соизмерял средство и цель. Более того, испрашивал разрешения у Господа… Только когда в душе рождалась совершенная уверенность, что сумею исхлопотать у небесной силы отпущение грехов, я решался преступить человеческие законы.
От любви тоже не отрекаюсь… Но у нас с Мариной был скорее союз, чем бурная, неутолимая страсть. Мог ли я в ту пору позволить себе что-либо другое? Эта женщина обустроила мой быт, слуги у нее ходили по струнке, но если признаться честно, я до сих пор вспоминаю нашу связь с каким-то послеощущением ужаса, тайного, неизъяснимого. Нет, она была верна мне, я был ее единственной защитой в том бурном водовороте, который так стремительно закружил нас, но всякий раз, выслушивая в постели новости из ее уст, я тщательно взвешивал каждое слово, процеживал его через долгие размышления, прикидывал, что же именно хотела сказать эта женщина, на что намекала. Это было утомительное занятие, но иначе поступить я просто не мог. Если откровенно, тогда слушайте – конечно, Гомаре я об этом и не заикнусь! – в области политической игры Диего Веласкес в сравнении со мной был не более чем котенок. Вот примерно в такой же пропорции по части махинаций и интриг соотносились я и Малинче. Здесь в Испании об этом мало кому известно – разве что ветеранам, да все они сидят по своим имениям в колониях, как, например, Берналь Диас. Возможно, Монтехо догадывался об этом. Этот так называемый покоритель Юкатана оказался не так прост, как я полагал, и сумел выторговать у короля патент на завоевание этих паршивых джунглей. Просто из-под носа эти земли увел!