Континент, плывущий в океане - стр. 3

Тим, как называли Тимофея родные и близкие люди, кареглазый мальчик, тщательно упакованный в пальто, шапку и дополнительно замотанный маминой шалью, стоял у вещей и был грустен. Для грусти у мальчика были свои личные причины.

Прожив почти семь лет у дедушки и бабушки безвыездно в далёкой сибирской деревне и считая, что мир вокруг ограничен несколькими такими же деревнями, в которых проживали жизнь сельских жителей многочисленные родные, получил такой заряд впечатлений за время, проведённое в дороге, что воспринимал происходящее как сон или грёзы. Правда, он знал, конечно, что ещё есть Москва и Чёрное море, куда однажды ездил в санаторий дедушка, а ещё другие страны, но это знание было равнозначно сведениям о Луне, поскольку никак не влияло на Тимкину жизнь.

Впечатление о других странах тоже реально возникало в связи с дедушкой. Дед воевал, прошёл войну, как он сам говаривал, «всю – от и до». Для убедительности аргумента дед показывал на столе ребром ладони рубежи «от» и «до», сдвигая руку из крайней позиции вперёд так же уверенно, как и наступала Красная Армия, изгоняя врага. Дед имел на это право, так как стойко воевал, имел ранения, был награждён медалями, а на войне состоял в звании старшины. В своих не частых рассказах дедушка упоминал незнакомые и манящие названия далёких мест. Тим знал, что ещё есть на Земле немцы, американцы, китайцы и японцы, – о них он слышал в последнее время часто. Но это всё было из области рассказов, слухов, и не могло восприниматься как реальная жизнь. А реальная жизнь, которая была вокруг, совершенно не предполагала расширения горизонтов. И вот неожиданно всё повернулось иначе. И Тим потерялся, совершенно растворился в круговерти событий, смен мест и впечатлений. При этом мальчик часто думал об оставленных родных местах, своих многочисленных двоюродных братьях и сёстрах, дядях и тётях, и, конечно, больше всего о дедушке с бабушкой.

За две недели пути Тим понял, что сейчас он уподоблен вот этим чемоданам и тюкам и должен быть при них. Первое время, когда он ещё этого не усвоил и считал себя вполне самостоятельной личностью, мама очень сердилась. Извлекая Тима из какой-либо щели между киосками или из-под лестницы на вокзале, где он, придумав очередную игру, увлекался, мама просила Тима быть рядом, не отлучаться надолго, а однажды даже плакала, когда он ушёл гулять и загляделся на самолёты за ажурной оградой аэропорта. Это огорчало Тимофея, и он, в конце концов, понял, что от него хотят, и был всегда на виду и под рукой у мамы.

Тим, насупившись (ему очень не нравилось, что его, как девчонку, обвязали платком) и ещё толком не проснувшись, двигал своими тёмными глазами и из-под насупленных бровей наблюдал за тем, как с палубы на баржу переставляли ящики и контейнеры. Заржавелая самоходная баржа раскачивалась невдалеке от теплохода, и казалось невероятным удачное совпадение в одной точке пространства раскачивающихся с различной амплитудой теплохода, баржи и груза на тросах. Но, тем не менее, раз за разом груз попадал на отведённое ему на палубе баржи место. Тим, было уже, придумал игру в капитана, занятого выгрузкой очень важного груза. Малыш взялся молча отдавать команды, подражая голосу из корабельного радио, и ещё больше напустил на себя суровый вид, представляя, что он, – это седой крутогрудый грузный моряк в тельняшке, вросший в палубу крейсера, отдаёт хриплым голосом команды, как был подхвачен маминой рукой и безоговорочно направлен к выходу на открытую часть палубы.