Колючка для плохиша - стр. 46
Так и висим на проводе, лялякая, но к тому моменту, как Шмелёв возвращается, как раз сворачиваем лавочку бабского трёпа и обмусоливания всех соседей.
Слышу, как шебуршатся в ванной, моя лапы, после чего рядом со мной, одарив концентрированным табачным запашком, ставят хлеб и сметану.
Как заказывала.
Коротко благодарю, не прерывая резку грудинки, но спиной безошибочно улавливаю, что Даня никуда не ушёл. Лезет в холодильник, чем-то шуршит. Затем скрипит стол, как если бы на него облокотились и... ничего.
Гробовая тишина, если не считать шкворчащего на сковородке масла и булькающих утопленных "бантиков".
Напряжение, воцарившееся на душной от работающих конфорок кухне осязаемо каждой клеточкой, как и сверление моего затылка с забранными наверх торчащими огрызками не так давно отстриженного каре.
Поэтому когда он, наконец, подаёт голос, испытываю почти физическое облечение.
― Сань, можно вопрос?
― Можно. Чего нельзя-то.
Что угодно, лишь бы не эта тупая и выматывающая подвешенность.
― Ты девственница?
8. Глава восьмая. На кухне
POV ГОРОШЕК
Нож соскакивает с толстой свиной шкурки и проезжается по большому пальцу. Вскрикиваю, зализывая ранку, с которой на доску плюхнулось несколько алых капель.
Даня оживает, исчезая ненадолго в ванной и возвращаясь с пластырем. С целой упаковкой пластырей.
― Дай, ― наглым образом вытаскивают мой палец из моего же рта, суя его под воду.
― Ммм... ― мычу растерянно. ― Я как бы и сама могу. Не по локоть же отфигачила.
Да и неглубоко мазнула. Больше ногтю досталось, так что маникюру пипец.
― Конечно, можешь. Ты же охренеть какая самостоятельная, ― зубами разрывая упаковку, старательно налепляют на меня обеззараживающую липучку. Знаете, которая с зелёночной пропиткой? Я думала, такие уже и не выпускают.
Наблюдаю за процессом с помесью неопределённости. В голове свербит коварный вопрос, обоняние шалит от его запаха, да и близкое присутствие Шмелёва слишком сильно шарахает по самообладанию.
― Ну и как, до свадьбы заживёт? ― интересуюсь зачем-то.
Стараюсь звучать как можно равнодушнее, а на деле голос сбоит, срываясь не на те ноты.
― Если она не назначена на завтра, определённо.
― Круто. Но теперь ты будешь есть карбонару с кровью.
― Уверен, я справлюсь. Однако ты не ответила.
Блин. Я надеялась, жертвоприношение богу неуклюжести дало понять, что тему не стоит продолжать.
― А ты с какой целью интересуешься? У меня даже мать ещё ни разу об этом не спрашивала.
― Ну а я спросил.
Спросил. Так невозмутимо, будто о чём-то совершенно невинном поинтересовался. У меня же уши начинают гореть. Не столько от стыда, сколько от...
Да-да, неловкости. Всё той же самой неловкости, чтоб её. Когда дело касается Дани, эта маленькая мерзкая зараза так и преследует меня по пятам.
Столько, сколько я себя помню.
― А если не отвечу? К гинекологу отведёшь за ручку?
― Ты чего иголки сразу выпускаешь, колючка? Я не собираюсь тебя жучить или затирать про мораль. Просто хочу знать.
― Зачем?
― Чтоб знать! Что непонятного?
― Да всё непонятно, если честно, ― бурчу, отстраняя переключаясь обратно на обед/ужин.
Масло в сковородке уже не то, что нагрелось ― сгорело. Его там и так было немного. Да и макароны почти в кашу превратились.
Плечом заставляю Даню отодвинуться, чтобы он не мешал прыгать с обжигающей кастрюлей и сливать воду. Потом принимаюсь за многострадальную грудинку. Дорезаю и бросаю всё обжариваться.