Коллегия. Ренессанс - стр. 27
Завороженный игрой света Александр положил пентаграмму на свою ладонь и закрыл глаза, ожидая чуда, божественного откровения. Но ничего не произошло. Только в глазах все еще играли отблески огонька свечи, пробивающегося через лучи пентаграммы.
– А может, все это пустое, – прошептал он, сжав ладонь. – Может, это всего лишь медный медальон с древним символом чужой веры.
В этот момент перед его внутренним взором на миг возникла и тут же исчезла светящаяся пентаграмма.
– Наваждение. Как есть наваждение.
Тряхнув головой, князь осенил себя крестом, аккуратно завернул медальон в шелк и спрятал на дне седельной сумки. Потом взял отцовское письмо, еще раз внимательно перечитал, свернул вместе с куском кожи в свиток, перетянул тесемкой и положил рядом с ложем из шкур. Вдруг захотелось свежего воздуха. Свечи в шатре начадили, что ли. Как-то быстро они прогорели.
Подобравшись, Александр встал, вышел из шатра и замер.
На востоке за рекой над поросшим редким кустарником лугом вставало солнце.
Но этого не может быть! Он точно помнил, что ушел в шатер читать письмо еще до полуночи. А сейчас уже утро. Дружинники, перешучиваясь, разжигают костры, чтобы подогреть вечернее варево. Кто-то из молодых погнал коней на водопой. Кто-то сам пошел к реке, чтобы обмыться в подернутой туманом, теплой, как парное молоко, воде. Как такое могло произойти? Неужели он, как завороженный, таращился на пентаграмму всю ночь. В памяти всплыли сгоревшие почти до основания свечи у его ложа. Значит, он действительно провел с пентаграммой всю ночь и не заметил, как пролетело время.
– Поздно спишь, княже, – услышал он голос Сбыни, показавшегося из-за шатра с ведром воды. – Этак мы в Рязань и к обеду не поспеем.
– Не поверишь. Глаз не сомкнул, – пораженный и сбитый с толку Александр зачерпнул ковшом воды из ведра и, вылив себе на голову, исчез в шатре.
– Отчего же не поверю. Очень даже поверю, – проворчал старый сотник. – Наваждение – оно и есть наваждение.
– Повтори, что ты сказал, – князь высунул голову из шатра
– Знамо что, – насупился Сбыня. – Про наваждение и сказал.
– Откуда ты знаешь про наваждение?
– Оттуда и знаю. Батюшка твой, Ярослав Всеволодович, перед смертью поведал. И про медальон этот, и про наваждение, и про силу его небесную. Да я и сам ее чувствовал, когда письмо твоего батюшки берег, – сотник поставил ведро на землю, подошел ближе и, нагнувшись к Александру, прошептал: – Только вот что я тебе скажу, княже. Знак этот не наш будет, не православный. Ты бы бляшку эту взял, да и в крестик-то переплавил.
– А коли сила в нем нечистая таится?
– Коли нечисть какая есть, то она от креста-то и сгинет. А чтоб наверняка, ты с этим крестиком к митрополиту Успенскому сходи. Пусть освятит. Тогда уж точно любой морок пропадет. И вот еще. Ты бляшку эту сам в крестик переплавь. Не доверяй кузнецам, чтобы силу ее не потерять.
– Благодарствую за совет, верный сотник. Токмо не решил я пока, надо ли мне это. Шведов-то я на Неве и ливонцев на Чудском озере и без звезды медной бивал, и без помощи родительской.
– С божьей помощью ты шведов да ливонцев бивал. А дружина тебе от батюшки досталась, как и престол новгородский. Так что, ты головушку-то свою буйную не ломай. Родитель твой знал, что делает. И ты супротив его воли не иди. Сказано беречь бляшку медную, так береги. Времена нонче смутные. В нашем деле любая подмога нужна, хоть дружина союзная, хоть сила звезды от бляшки неведомая, – Сбыня хитро сощурился и добавил: – Токмо все ж в крестик ее от греха-то переплавь. Так она всегда при тебе и будет. А то звезда, да о пяти лучах… Не нашенское это все. Басурманское.