Кольца Лины - стр. 61

Я осторожно кивнула. Его взгляд потяжелел.

— Ты отказываешься от меня... поэтому?

Я мотнула головой — нет, нет...

— Я просто тебе не нравлюсь? Ты любишь кого-то другого?

Разве можно задавать мне столько вопросов сразу, как я отвечать-то должна? Впрочем, я и не стала бы отвечать. Как тут ответить? Дин мне не нравится? Нравится. Люблю ли я кого-то другого? Вообще-то, я за другого замуж собралась, только и мечтаю, чтобы вернуться домой... к тому, другому, то есть.

Только вот люблю ли?

Я собралась замуж. Чтобы иметь семью и детей, и носить колечко на пальце. Да, вот именно так. Каюсь, я подошла к вопросу несколько прагматично. Мой жених хороший человек, спокойный, надежный. Я ждала от жизни с ним тепла и уверенности, и, кажется, имела для этого все основания.

Мне исполнился двадцать один год. Солидно для невесты по здешним меркам, и ерунда — по нашим. Из дюжины моих одноклассниц только три замужем! И я могла бы не спешить, но мне хотелось семью. Маме не удалось, а меня будет. Когда-то мама без памяти влюбилась в отца, но из этого не вышло ничего путного. Правда, в моей жизни был дядя Гоша, ему всегда можно было позвонить, поговорить, пожаловаться, выслушать его суждения и ненавязчивые советы. Он помогал нам, когда было нужно, платил за мое лечение, он фактически был мне отцом. Он шутил, что, поскольку у него только сыновья, я для него источник бесценного опыта на тему, что такое дочь.

Но все равно это неправильно. Я хочу, чтобы моих детей воспитывал их отец, добрый, хороший и умный человек. И если я при этом не буду сгорать от любви к нему — пустяки.

Вот так. Но объяснять это кому-то, а особенно Дину — увольте. Даже если бы я могла...

Он ждал. Я отвернулась, взяла следующую миску. Вот же…

И на ногти мои уже без слез не взглянешь!

Я обрадовалась, когда Дин заговорил:

— У старого лира был дом в городе. Когда он умер, имень позволил Занните приехать сюда. Ей больше некуда было идти. Заннита была с лиром очень долго, с самого его приезда в Винету. Он родом откуда-то из-за моря, за всю жизнь так и не научился говорить чисто, Дана рассказывала. По ее словам, дед очень смешно разговаривал. А вообще, она любила его, больше других родственников.

Ну какое море, что за глупости. Он пришел в ту же Дверь, что и я, в этом вообще сомнений нет.

— Вообще, почти все, что я знаю, я знаю от Даны, — продолжал Дин, задумчиво глядя мимо меня, и еле заметная улыбка чуть подрагивала на его губах, грустная и, кажется, виноватая. — Дана все время что-нибудь мне рассказывает, чтобы я не забывал. Вроде я об этом просил, хотя уже не помню, да и неважно. Главное, что она рассказывает. Не знаю, что я без нее делал бы. А помочь ей не могу. Увезти ее, спрятать — найдут, мне самому ни разу не удалось сбежать так, чтобы не поймали, а уж с ней! Да и увез бы, а потом что? Она дочь именя, не бродяжкой же ей жить. Выйти замуж по выбору отца — её обязанность. А Дане к тому же сама королева сосватала жениха, деваться некуда.

Я кивнула — да, сочувствую. Сбежать бы ей с возлюбленным, во все времена так и поступали. Не убьет ведь за это королева? И имень пережил бы. Вот только мне от этого большая проблема, как тогда добираться до столицы?

— Мы летали с ней в ту башню, где я родился, — продолжал Дин, помолчав. — Она надеялась, что я что-то вспомню. Я об этом писал в дневнике, а так-то уже забыл, конечно. Когда-то мы с ней решили, что я буду вести дневник и записывать в него всё важное. Я и записывал. Самая первая тетрадь куда-то пропала, Дана подарила еще одну. Когда мы сбежали в горы, к башне, на рухе улетели, имень был в ярости, но Дана всё на себя взяла, и Нону предупредила перед отлетом. Нас наказали, конечно, но не серьёзно — по комнатам заперли на два дня, на хлеб и воду. Но Ола пироги приносила с мясом, с вареньем. Об этом я не писал, Дана часто потом вспоминала.