Когда замолкли скрипки - стр. 10
И вдруг – ошеломляющее узнавание. Это была та самая скрипка! Та, что она мельком заметила в груде конфискованных инструментов. Новенькая, почти не тронутая, все еще пахнущая лаком и деревом. Альма инстинктивно прижала ее к себе, как мать прижимает потерянного ребенка.
Подняв смычок, она сделала пробный гулкий аккорд – и внезапно остановилась. Глаза, полные неожиданного огня, устремились на Мандель:
– Я буду играть не для того, чтобы угодить вам. – голос Альмы внезапно обрел металлическую твердость. – Я играю для женщин в моем бараке. Пусть перед смертью они услышат настоящую музыку…А не тот цирковой марш, что гремел сегодня из вашего оркестра!
Офицеры, стоявшие рядом с Мандель, переглянулись. В их взглядах читалось недоумение – никто не ожидал, что жалкая узница осмелится назвать лагерный оркестр «цирковым маршем». Они замерли, ожидая взрыва ярости от «чудовища».
Но Мандель лишь медленно провела пальцем по своим губам, будто размышляя. Ее лицо оставалось каменным – ни тени гнева, ни даже раздражения. Наконец, она одобрительно кивнула и сделала неторопливый жест рукой:
– Играйте.
Альма начала играть – ту самую мелодию, что утром исполнял оркестр: «Симфонию№40» Моцарта. Казалось, она не просто водила смычком по струнам, а танцевала со скрипкой в каком-то невероятно прекрасном ритме – будто сама музыка воплотилась в движении. Ее игра завораживала: женщины в бараке, забыв обо всем, теснились позади, ловя каждый звук. Даже Мария Мандель, обычно холодная и надменная, застыла в изумлении, как и офицеры рядом с ней – никто не ожидал, что за колючей проволокой может звучать такая виртуозная, такая живая музыка.
А Альма не обращая внимания на окружающих, продолжала играть. Из-под ее смычка вырывались звуки, будто созданные не в этом мире – чистые, пронзительные, лишенные даже намека на войну, насилие и смерть. Эта музыка своей красотой на мгновение стерла границы: в ее потоке растворились и узницы, сжавшиеся в тени нар, и их палачи, застывшие у дверей.
Звучала та самая недосягаемая гармония, к которой веками тянутся люди, но так и не могут удержать. Мелодия, в которой хочется исчезнуть, забыв все – боль, страх, даже само время.
И вот чудо: в бараке №10 Аушвица, там, где сама земля пропитана страданием, на пять минут не стало ни жертв, ни убийц. Только люди. Одни – впервые за долгие месяцы, вспомнившие, что ими остаются. Другие – неожиданно для себя осознавшие, что ими все еще могут быть.
Когда Альма закончила играть, первыми зааплодировали женщины-узницы, а следом – Мария Мандель с офицерами. Виртуозная игра скрипачки поразила ее в самое сердце.
Пока звучала скрипка, мысли Мандель унеслись в Германию. В детство, где она – тринадцатилетняя девочка с косичками, – каталась на велосипеде по полю возле дома. Там было легко и свободно. Там были родители. Там не было концлагеря, узников, которых нужно убивать во имя «чистоты нации». Тех самых, что порой являлись ей в ночных кошмарах, заставляя просыпаться в холодном поту.
Там все было просто. А здесь…
На ее глаза навернулись слезы, и она не сразу осознала, что музыка стихла. Альма уже не играла, а стояла, вопросительно глядя на нее. Прошло несколько мгновений, прежде чем Мандель пришла в себя. Она улыбнулась скрипачке, а про себя подумала: