Код Акаши - стр. 3
Потому что я никогда не видела таких деревьев и растений, как здесь, даже в каких-нибудь джунглях Амазонки по каналу «Дискавери».
Потому что те, с кем я здесь столкнулась, кажется, отстали от самых тупых моих знакомых землян на добрый миллион лет эволюции.
Это очень сильно осложняет коммуникацию. Я прибилась к какому-то племени и большую часть времени не понимаю, о чем они говорят. Их речь – сплошной набор гласных звуков, перемежеванных эксцентричной мимикой и взмахами рук. Мне худо-бедно удается втолковать им четыре слова, на которых теперь и строится весь наш диалог.
«Да», «нет», «я» и «ты». Трогать меня – «нет». «Я» не враг – «да». «Нет», «я» «не» принесла вам благ цивилизации. Я прибыла к вам с голой задницей. Я «не» умею разводить костер, потому что всегда ненавидела походы и царящую в них антисанитарию. Возьмите меня к себе, пожалуйста, «да»? Я сдохну в этом лесу.
«Пожалуйста» они еще не освоили, и я не имею понятия, как объяснить им, что это значит.
Наверное, они думают, что я из какого-то другого племени, но я не могу пролезть в их лохматые головы и убедиться. Они похожи на людей и этого достаточно, чтобы они вызывали у меня куда больше доверия, чем любая хрень, что прячется в джунглях. Они не пытались меня сожрать – и на том спасибо. Еще одно слово, которое лучше забыть за ненадобностью.
Впрочем, кое-что из лексикона своих новых друзей я все-таки почерпнула, да не могу подобрать комбинации символов, чтобы как-то передать. Выйдет полнейшая нелепица. Одно очевидно: эта нелепица не сулит нам ничего хорошего.
Произнося это, дикари таращат глаза и особенно интенсивно машут руками. Они делаются также бледны, как и я, когда еще умирала от лейкемии. Возможно, я и сейчас больна и выгляжу также, но тут нет зеркал, да и я все равно не располагаю временем, чтобы основательно изучить свою декадентскую физиономию. Новых синяков там, где я могу себя видеть, я не заметила, отчего надеюсь, что та гнусная тень выполнила хотя бы часть своего обещания. Я больше не умираю от болезни. Я могу сдохнуть по тысяче других причин.
И странное сочетание звуков, вызывающее у дикарей такой трепет, – пожалуй, главная из них. Каждая ночь превращается в гонку со смертью. И бежим мы вовсе не от зверей, которых я не знаю, но, наверное, могу себе спокойно позволить придумать самостоятельно. Например, мелкая безобидная крыса, которую жрут дикари, будет мышемышь, а опасный хищник, замочивший недавно парочку несчастных, – волкотигр.
Простите, но в словообразовании я никогда не отличалась ни смекалкой, ни чутьем, ни оригинальностью.
Мне не хватает фантазии, чтобы как-то обозначить и тех, кто представляет главную угрозу. Про себя я зову их просто «они».
Они приходят под покровом темноты. Они источают свет. Они ищут нас, боюсь даже себе представить зачем. Еще никому не удавалось от них уйти. Остается только прятаться и дрожать, как трусливые зайчишки, надеясь, что пронесет. Мне кажется, что это – вопрос времени. Вероятно, мой фатализм стал привычкой в прежние времена, когда приговор врачей обозначил четкие рамки в пару месяцев. Я не страшусь конца, а испытываю скорее любопытство.
Но и не нарываюсь.
Просто из меня паршивая выживальщица. Я не служила в армии, не ходила в походы, брезговала спортом, а была ленивым работником интеллектуального труда, зарабатывающим остеохондроз и геморрой, сидя за ноутбуком. У меня не развито стратегическое мышление. Я не умею драться. Поражаюсь, как меня вообще не сожрали в первую ночь.