Княжна - стр. 3
Карета катится, меняя мою судьбу, а я стараюсь не дрожать слишком откровенно. Говорят, в тюрьме плетьми бьют и калёным железом прижигают, а ещё могут язык оторвать и пальцы раздробить. Плетьми-то, вестимо, намного больнее, чем розгами, может быть, и умру сразу, не дожидаясь калёного железа.
Вот спустя бесконечно долгое время меня выводят из кареты. Глаза мои полны непролитых слёз, в сердце ужас, а в мыслях только бесконечный страх. Я шепчу молитву, но понимаю: не защитит, совсем не защитит Господь, ведь он на их стороне. Значит, нужно готовиться к обнажению и боли. Мне страшно! Я не хочу! Пусть лучше сразу убьют, чем проходить через такое!
– Для начала, княжна, вы поговорите с вашими товарищами по борьбе, – хмыкает сопровождающий меня полицейский чин. – Ну а затем прикоснётесь к «делу революции», – в голосе его мне слышится издёвка.
Я не понимаю, о чём говорит этот не представившийся мужчина, но ему и не нужно моё понимание – он ведёт меня тёмным коридором, каким-то очень страшным, на мой взгляд. Серые стены, какие-то скрипы, решётки, открывающиеся перед нами, но я чувствую себя так, как будто сейчас умру, потому что происходящее просто жутко, на мой взгляд. Наконец он останавливается перед железной дверью, заглядывает в глазок, а затем отпирает её.
– Пожалуйте, сударыня, – хмыкает этот чин, титулуя меня неправильно, будто желая унизить. – Вот вам ваш коллега, господин Мартов.
Я поднимаю глаза, встречая полный ненависти взгляд. Мужчина, сидящий на нарах, готов броситься на меня, вцепиться в горло, но держит себя в руках. Я же пугаюсь ещё сильнее и совсем тихо произношу то самое слово, по которому революционеры друг друга узнают, но в ответ…
– Товарищ?! Да таких «товарищей» в проруби топить надо! Дай только выйти, на коленях ползать будешь! – орёт он и выплёвывает целый ворох совершенных непристойностей и грязной брани, отчего я чуть не лишаюсь чувств.
– Ну что, княжна, понравился вам видный «ре-во-лю-цио-нер»? – с насмешкой в голосе по слогам произносит полицейский, выводя меня из камеры. – Пойдёмте дальше.
– Может, он не настоящий? – жалобно спрашиваю я, но по усмешке сопровождающего всё понимаю.
Я не ровня им, будучи княжной, и за титулом моим не увидят настоящие революционеры меня саму. Сие значит, что агитатор прошлый лгал мне прямо в лицо, но почему? Зачем это было ему надо? Неведомо мне… А чин, то ли жандармский, то ли полицейский, проводит меня почти через весь коридор, чтобы потом, повторив ритуал открывания двери, просто втолкнуть внутрь. Дверь за мной с лязгом захлопывается, а я вижу перед собой двух женщин, глядящих на меня с немалым любопытством, как на редкое, неведомое доселе насекомое, сущую букашку перед ними.
– И кто это у нас такой красивый? – интересуется у меня женщина, сидящая на грубой кровати справа.
– Княжна Вяземская, – вежливо склоняюсь я. – Лада Александровна.
– И что целая княжна забыла в тюрьме? – интересуется вторая.
Не знаю, что со мной происходит, но почему-то в этот момент силы оставляют меня. По лицу бегут слёзы, а я пытаюсь рассказать. Объяснить хочу, что я своя, правильная, что у меня идеи же! Я не враг и вообще…
– На воспитание посадили, Надя, – кивает одна женщина другой. – В общем, правильно сделали, дитя ж совсем.
И тут она начинает мне объяснять, на что должен быть готов настоящий революционер. Она говорит о лишениях, голоде, избиении, а потом командует мне раздеться догола. Я смотрю на неё в совершеннейшей панике, а эта революционерка, названная Надеждой, рассказывает мне, что отныне, чтобы показать свою решимость, я должна быть без одежды. А они вдвоём проверят мою решимость, но… Я не могу, это же тюрьма, не купальня, чтобы полностью обнажаться. Я не понимаю, зачем им это…