Клайв Стейплз Льюис. Человек, подаривший миру Нарнию - стр. 39

. Возможно, это самая характерная особенность того «договора с реальностью», что заключил Льюис: формирование границы, барьера, защищавшего Льюиса от таких жутких образов, как «распластанные снарядом люди», и позволявшего жить дальше, словно все эти ужасы были испытаны кем-то другим. Льюис свивал вокруг себя кокон, изолируя свои мысли от гниющих трупов и технологий разрушения. Мир можно было удержать на расстоянии – лучше всего это удавалось с помощью книг, предоставив словам и мыслям других людей встать щитом между читателем и тем, что творилось вокруг.

Личный опыт участника самой технологической и обезличенной войны был отфильтрован и пропущен через призму литературы. Для Льюиса книги были и связью с тем, что запомнилось (пусть и сентиментально преувеличенно) как блаженство утраченного прошлого, и целебным бальзамом от травм и безнадежности настоящего. Несколько месяцев спустя он писал Артуру Гривзу: он с тоской оглядывается на те счастливые дни, когда сидел посреди своей «маленькой библиотеки и перебирал книгу за книгой»[160]. Эти дни, с нескрываемой печалью пишет он, канули в Лету.

Клемент Эттли, студент Университи-колледжа, впоследствии премьер-министр, унимал разгулявшиеся под бомбежкой нервы, представляя себе прогулку по Оксфорду[161]. Льюис с той же целью погружался в книги. И на военной службе во Франции он не только читал – хотя читал он с жадностью: он также продолжал писать стихи. В цикл «Плененные духи» входит ряд стихотворений, которые отражают переживаемые воочию реалии войны, например, «Французский ноктюрн (Монши-ле-Пре)». Льюис обнаружил, что успокоиться и адаптироваться к реальности помогает не только чтение, но и попытка выразить свои чувства собственными словами. Как будто ментальный процесс составления фраз и строк унимал и смирял те самые переживания, которые служили источником вдохновения. Однажды он доверительно посоветовал Артуру Гривзу: «Когда сыт жизнью по горло, берись за перо: чернила, как я давно установил, – лучшее лекарство от всех человеческих бед»[162].

Большую часть февраля 1918 года Льюис провел в военном госпитале № 10 в Ле-Трепоре, недалеко от Дьеппа, на французском берегу Ла-Манша. Как и многие сотоварищи, он пал жертвой «окопной лихорадки», P. O. U., как ее часто обозначали, то есть «лихорадка неизвестного происхождения» – разносчиками ее считались вши. В письмах отцу Льюис вспоминал то счастливое время, когда с матерью и братом отдыхал в Берневаль-ле-Гран под Дьеппом, всего в 29 километрах от этого госпиталя, – это было в 1907 году[163]. Письма Гривзу того же времени полны сообщений о книгах, которые он читал или собирался прочесть, – например, биографию Бенвенуто Челлини. Если боги будут к нему добры, мечтал Льюис, то ниспошлют рецидив и он задержится в больнице. Впрочем, мрачно замечает он, боги ему враждебны – и трудно их за это упрекать, учитывая, как он сам к ним относится[164]. Неделю спустя Льюиса выписали из госпиталя. Его батальон тем временем отвели с линии огня для переобучения в Ванкетен, где новобранцы отрабатывали тактику передвижения «групповыми перебежками», готовясь к запланированному большому наступлению. 19 марта батальон возвратился на передовую под Фампу возле Арраса.